Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Сила гитлеровского культа тоже следовала за кривой подъемов и спадов режима. Своего первого пика культ Гитлера достиг в 1933–1934 годах, затем, в период консолидации общества, последовал его спад, после этого в течение всего периода агрессивной внешней политики, осуществлявшейся Германией, и успехов в военной сфере культ вновь стал неуклонно нарастать, достигнув своей второй вершины летом 1940 года, когда была одержана историческая победа над Францией. С этого момента фанатичная преданность и вера в фюрера продолжали удерживаться на достигнутой высоте, однако бомбежки и непрерывная череда поражений в последние годы войны ослабили его магнетизм и обнажили перед всем миром его уязвимость и несовершенство 101.

Как в Германии, так и Советском Союзе существовала оппозиция этому идолопоклонству перед героем со стороны многих граждан. Такая ситуация была более характерна для Советского Союза, где культ не лучшим образом соответствовал направлению политического развития партии в 1920-х годах. Вопреки традициям религиозного мистицизма и преклонения перед царской властью, которые были преднамеренно переодеты в коммунистические одежды для поддержания культа Ленина, а затем и его наследника, факт того, что весь советский эксперимент был так или иначе связан с целью разрушения монархической системы, основанной на культе царя, оставался неизменным. Несомненно, в 1930-х годах в низах народа существовал определенный критицизм в отношении культа Сталина. Так, один из рабочих жаловался, что «все хвалят Сталина, они смотрят на него, как на бога, и никто его ни за что не критикует» 102. В другом случае критик фокусируется на сравнении его с Гитлером или на связи с царскими временами. «Сейчас наступили такие времена, когда вожди превратились в богов и их носят, как иконы», – замечает третий рабочий после выборов в Советы в 1937 году 103. Некоторые люди, противившиеся сталинскому культу, как, например, поэт Осип Мандельштам, были вынуждены, ради собственной безопасности и наперекор своим наилучшим убеждениям, принять участие в идолопоклонстве. Зимой 1936/37 года поэт сочинил «Оду к Сталину». Позже его жена вспоминала, что, для того, чтобы сочинить эту оду, Мандельштам сначала «настроился на тональность, подобно музыкальному инструменту, преднамеренно впадая в общий гипноз» и «отдавая себя во власть литургических заклинаний» 104. Другие авторы скрывали свои взгляды под маской иронии и басен, хотя бдительные цензоры могли уловить малейшие намеки на неуважение. Единственный из советских писателей, кто осмеливался открыто публиковать критические заметки о Сталине до его смерти, поэт Наум Мандель, избежал сурового наказания только благодаря тому, что власти считали его сумасшедшим 105.

По прошествии тех времен оказывается, что как раз психологию истинно верующих труднее всего понять. Их преданность делу временами кажется сопоставимой с привязанностью поклонников к рок-звезде, феноменом более поздних эпох, но это сравнение слишком тривиально и исторически бессмысленно. Эти люди чаще воспринимаются как светская конгрегация, разделявшая общий энтузиазм и отрицавшая факт того, что они находятся в состоянии религиозного экстаза. Ни один из двух культов не скрывал того, что они оба эксплуатировали религиозную образность; по крайней мере, некоторые пункты веры обоих диктатур имели совершенно очевидный религиозный подтекст. И тем не менее оба культа были далеки от метафизики. Оба культа опирались на связь, реальную или мнимую, которая имела главным образом политический характер, служила отражением властных взаимоотношений между лидером и подвластным ему народом. Это была связь, в прямом смысле непосредственная и физическая, но никак не потусторонняя. Можно взглянуть на дневниковые записи, сделанные свидетелем прибытия Сталина на съезд молодых коммунистов в апреле 1936 года: «И он стоял, немного утомленный, задумчивый, величавый. Ощущался огромный опыт пребывания у власти, ее сила и в то же время что-то мягкое, женственное. Я оглянулся вокруг: все буквально влюблены в это великодушное, воодушевляющее, смеющееся лицо. Увидеть его, просто увидеть его было счастьем для всех нас» 106. Послевоенная картина художника Роберта Стуруа, изображавшая деревенскую девочку в окружении охваченных благоговейным страхом родственников, так и была названа «Она видела Сталина» 107.

Узы, соединявшие народ с Гитлером, так же как и его взаимоотношения с ним имели сугубо политический характер. Отвечая на вопрос о Гитлере в ходе одного из допросов, состоявшихся после войны, Альберт Шпеер рассказывал, как он был свидетелем того, как преданные соратники из ближайшего окружения Гитлера становились в присутствии фюрера «незначительными и скромными… Они оказывались во власти его магнетизма, становились послушными, полностью теряли контроль над собственной волей». Физическое присутствие вождя оказывало, как отмечал Шпеер, магическое воздействие на людей, находившихся на удалении от ближнего круга: «в сознании всех людей доминировало очень мощное убеждение о величии Гитлера и его миссии»; люди приближались к нему «с чувством почтения перед его исторической мощью» 108. В случае с Гитлером наблюдался и элемент сексуальной власти, чего совершенно не было у Сталина. Женщины писали Гитлеру с просьбой стать отцом их детей. Одна из них сообщала о своем распавшемся браке, который разрушился из-за ее преданности вождю: «С первого раза, когда я услышала об Адольфе Гитлере, я обрела новую веру, он дал мне силу, и власть, и любовь. Он мой идол, и я посвящу мою жизнь ему 109. Рассказывали, как в баварской резиденции Гитлера в Берхтесгадене видели женщин, которые горстями ели гравий, по которому ступала нога фюрера 110.