Владимир Малявин - Китай управляемый [старый добрый менеджмент] [litres]

Хань Фэй-цзы сам пал жертвой придворных интриг и погиб в тюрьме. Но в его время уже имелся специальный трактат о правилах и методах общения, которые позволяют обрести власть над людьми. Он носит имя загадочного мудреца Гуй Гу-цзы, который жил в первой половине III веке до н.э. и считался наставником некоторых знатоков дипломатии и стратегии. [126] Полный перевод этого трактата см. в книге: Китайское искусство управления. Сост. В.В. Малявин. – Москва: АСТ, 2003.

Нетрудно догадаться, что древнекитайская придворная дипломатия воспроизводит общие положения китайской стратегии, которая в свою очередь восходит к принципам символической практики Великого Пути. Ее главное правило – неприятие или, лучше сказать, преодоление непосредственного противостояния между противниками, преображение всей ситуации. «Недеяние» и «удержание цельности» – вот незыблемая основа коммуникативной стратегии в Китае. Этот идеал достижим лишь для того, кто способен преодолеть ограниченность собственного понимания, но не за счет полагания некоего умопостигаемого единства, а способностью вверить себя неизбывной текучести, непосредственной конкретности опыта. С этой точки зрения обход или, еще точнее, пребывание в символическом круговороте Великого Пути, где мы в одно ускользающее мгновение совершаем путь от себя к себе и приходим к себе, уходя от себя, есть признак динамизма, жизненности и вместе с тем умения упреждать и даже в известном смысле предвосхищать события. Но предвосхищать, подтверждая непреходящее. Такой обход означает в конечном счете не уклонение в сторону, а, напротив, возвращение к полноте присутствия сущего – к состоянию, когда всякое событие, по видимости случайное, предстает неизбежным и необходимым.

Практический результат подобной стратегии, как нам уже известно, заключается в утверждении равной реальности и, следовательно, равноценности, взаимозаменяемости противоположных образов действительности – присутствия и отсутствия, покоя и движения, появления и исчезновения и т.д. Это означает, что каждое действие того, кто владеет стратегической инициативой, носит характер провокации, которая может, в зависимости от развития событий, стать или реальным, или ложным маневром. Собственно, китайский секрет успеха и есть владение именно стратегической инициативой, которая со стороны кажется как раз отсутствием инициативы, уклонением от противоборства, бесконечным ожиданием благоприятного момента, а в действительности равнозначна необыкновенной бдительности и приуготовлению к решающему удару. Есть тут (для непосвященных) и своя тайна, ибо успех такой стратегии предрешается на уровне наших микровосприятий действительности. Соответственно, речь в данном случае не является средством выражения своих мыслей или убеждения партнера силою логических доказательств или красноречия. Здесь слово, как и всякий явленный образ, неизменно имеет значение провокации: оно призвано побудить партнера обнажить свои чувства и намерения. Стратегическая речь должна быть как можно менее значимой и как можно более блеклой, стертой, уклончивой, именно – «безвкусной» (по завету Лао-цзы: «когда дао выходит изо рта, оно безвкусно»). Оно не должно никого задевать, создавать какую бы то ни было неловкость в отношениях, но оно должно иметь «далеко идущие последствия». Не слово само по себе, а словом очерчиваемое и внушающее безотчетную симпатию безмолвие – вот главное оружие мудрого сановника-стратега, который изъясняется недомолвками и иносказаниями, литературными цитатами и аллюзиями.

Цель стратегического поведения, согласно «Гуй Гу-цзы», состоит в том, чтобы подчинить партнера или даже собственного господина своей воле незаметно для него и, более того, – поддерживая в нем уверенность в том, что он действует самостоятельно. Всякое насильственное воздействие исключается, допустимо только «следовать» влечениям и помыслам своего визави, при том что сами эти влечения и помыслы скрытно провоцируются и даже управляются мастером стратегического общения. Этот последний обладает как бы духовным видением, необыкновенной чуткостью духа, позволяющим ему прозревать мельчайшие «семена» всех явлений и потому упреждать события, все предусматривать. С усердием и терпением паука он плетет сеть своих стратегем, терпеливо дожидаясь, пока намеченная жертва сама не угодит в расставленные для нее силки. Он достоин называться мудрецом потому, что обладает «сокровенно-утонченным», «опережающим» знанием. Невыразимость этого знания, его недоступность формализации как раз и делает его в высшей степени практичным и притом эффективным. Парадоксальный и тем не менее вполне здравомысленный тезис: мы можем пользоваться телевизором, не зная, как он устроен, и если нам скажут, что в коробке, которую нам дали, лежит жук, будем вести себя так, словно жук и в самом деле находится там. В сущности, именно так воздействует на нас символический язык культуры: мы принимаем его на веру и строим отношения с другими людьми, исходя из того, что все идеалы, ценности и просто памятные события, возвещаемые им, так же реальны, как стол, за которым сейчас сидим.