Валерий Ледяев - Власть в малом российском городе

Мы в целом продолжаем эту линию. Однако нам интересны и темы, заданные классической стоуновской концепцией режима, в том числе связанные с анализом возможностей формирования стабильных кросс-секторальных коалиций. Нам также представляются значимыми и сюжеты, восходящие к более ранним исследованиям власти, таким как исследования Ф. Хантера, Р. Даля, Р. Престуса, М. Кренсона и др. Это обусловлено тем, что в отечественной практике подобные исследования отсутствуют. Поэтому в числе приоритетных оказался вопрос о том, какие акторы являются наиболее влиятельными в локальных сообществах, который находился в центре дискуссий в американской политической науке и социологии в 1950—1960-х годах [6] Подробнее о теории городских режимов и ее использовании в эмпирических исследованиях см.: [Ледяев, 2008; Mossberger, 2009; Stone, 2015]. .

Наше исследование также опирается на теории субнационального авторитаризма и кланового капитализма, позволяющие учесть специфику российского политического контекста. Понятие субнационального авторитаризма [Gibson, 2005; 2013; Gel’man, 2010а; 2010b; 2011; Sidel, 2014] характеризует недемократические (авторитарные) практики на субнациональном (региональном и локальном) уровне. В различные исторические периоды субнациональный авторитаризм получил распространение во многих государствах на разных континентах – от Латинской Америки до Юго-Восточной Азии, Южной Италии, России и др. [German, 2010а, р. 2]. Субнациональный авторитаризм – это «локальный режим, в котором местные государственные структуры захвачены отдельными местными индивидами, семьями, кланами, кликами или организациями, которые обладают возможностями и ресурсами государства и используют их в условиях отсутствия демократического контроля, электорального вызова и правления закона» [Sidel, 2014, р. 163]. Локальные элиты «вынуждены выстроить механизмы удержания власти независимо от электоральной поддержки и преференций избирателей; и они должны действовать таким образом, чтобы предотвратить “враждебные поглощения (hostile takeovers)” со стороны политических акторов национального уровня. Их стратегии включали установление (1) монопольного контроля над политикой и управлением на субнациональном уровне с помощью использования местных “политических машин” и (2) эффективного “контроля границ”, который предотвращает подрыв этого контроля “сверху” (акторами национального уровня)» [Gel’man, 2010а, р. 3]. С их помощью система субнационального авторитаризма обеспечивает контроль над командными высотами в местной экономике и ограничивает экономическую автономию и возможности граждан.

В 2000-е годы политические и институциональные изменения, и прежде всего кооптация полуавтономных местных режимов в иерархическую вертикаль власти, привели к появлению «дуальной модели субнационального политического управления», соединяющей в себе элементы субнационального авторитаризма и кланового капитализма, что отчасти отражало тенденции, присущие некоторым странам третьего мира и позднесоветским практикам территориально-политического управления [German, 2011].

Понятие кланового капитализма (crony capitalism) [Kang, 2002; Li, 2009; Sharafutdinova, 2011; Gel’man, 2010c; Algerica, Tarko, 2014] обозначает модель капиталистической экономики, в которой успех бизнеса зависит от персональных отношений между бизнесменами, политиками и чиновниками. Некоторые экономические элиты получают привилегии (дешевые кредиты, налоговые послабления, выгодные тарифы, лицензии и другие формы помощи со стороны государства); тем самым распределение благ более зависит не от рыночных механизмов, а от публичной власти. Государство гарантирует неуязвимость определенных (избранных) групп собственников; в обмен на это бизнес платит ренту в пользу государства и его представителей. Таким образом, тесные неформальные отношения, складывающиеся между экономическими и политическими элитами в процессе принятия решений, в значительной мере обусловливают их взаимную выгоду в ущерб интересам большинства населения. Клановый капитализм получил распространение в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии и на постсоветском пространстве.

При описании, анализе и объяснении властных практик мы используем традиционную концепцию власти как способности и возможности субъекта навязать волю объекту («власть над») [Ледяев, 2001, с. 25–88; Gohler, 2009, р. 27–39; Hearn, 2012; Stone, 2012, р. 11–28]. Субъектами власти в нашем исследовании выступают акторы федерального и регионального уровней, включенные в локальную политику; индивидуальные и коллективные акторы локального уровня – городские и районные легислатуры и органы исполнительной власти, их руководство и представители; партийные и общественные организации, их лидеры и активисты; различные группы бизнеса, руководители крупных и средних предприятий; криминальные структуры. Субъекты и объекты власти имеют различный потенциал влияния друг на друга и на других акторов. Степень асимметрии может варьироваться в широком диапазоне – от явного доминирования одной стороны при отсутствии сопротивления другой до относительного паритета.