Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости

Любопытно, что идея об универсальной применимости теории информации оказалась соблазнительной не только для философов, но и для представителей биологии, социологии, психологии, экономики и других наук.

Охладить их пыл пытался уже К. Шеннон, который в кратком предисловии к «Трудам по теории информации», броско озаглавленном «Праздничный экипаж» (Bandwagon), написал фразу, вынесенную в эпиграф к настоящему параграфу [154]. Шеннон, конечно же, верил, и притом безгранично, в правоту своей теории, однако, будучи честным (а не только знаменитым) ученым, он предостерегал современников от поспешных выводов и необоснованной экстраполяции, какими бы побуждениями они ни были вызваны.

Культура, на знамени которой выведено «Контент и Доступ», вряд ли примет в качестве своего фундамента «материю» или «дух», даже если их станут именовать модным термином «информация». Как и в случае с правом, мы являемся сегодня свидетелями освоения и осмысления философией того, что приносит вместе с собой информационный век. «После метафизики сущего и видимого, после метафизики энергии и детерминизма – метафизика недетер минированности и кода… Ее метафизический принцип (Бог Лейбница) – бинарность, а пророк ее – ДНК» [155]. Так, еще в 1976 году охарактеризовал наступившую эпоху Жан Бодрийар. В книге «Состояние постмодерна» 1979 года Франсуа Лиотар увязывает наступление «эпохи постмодерна» с изменением «статуса знания»: технологии превращают знание в информацию . Экстериоризации знания относительно субъекта, его перевод на язык машин, которому доступно лишь количественное измерение, делают из знания товар. Вдохновение, действительно, продать нельзя, зато можно продать информацию, и отныне уже не только в виде рукописи. По мнению Ф. Лиотара, «так же как национальные государства боролись за освоение территорий, а затем за распоряжение и эксплуатацию сырьевых ресурсов и дешевой рабочей силы, надо полагать, они будут бороться в будущем за освоение информации» [156].

Разнообразие представленных точек зрения в конечном итоге лишь подтверждает неоднозначность подходов к столь специфическому объекту исследования и предостерегает от поспешных попыток дать дефиницию, основываясь лишь на факте его вовлеченности в общественные отношения. Не вызывает, однако, сомнений, что в исторической ретроспективе освоение человеком «информации» (в самом широком смысле этого слова) является столь же важным общецивилизационным событием, как «освоение вещества» (т. е. возможности преобразования природных материалов в готовые материальные продукты) в доисторическую эпоху и «освоение энергии» (т. е. возможности преобразования одних видов энергии в другие) в эпоху индустриальных революций. То, что на смену индустриальному приходит информационное общество, является не только распространенным клише, но и предметом серьезных изысканий, в равной мере затрагивающих интересы гуманитарных и точных наук. В 1970-80 годы (сам термин появляется в начале 1970-х годов) теории информационного общества носили в целом утопический характер. И. Масуда был убежден, что информационное общество будет бесклассовым и бесконфликтным; Д. Белл не сомневался, что знание и его проводник, ученый, займут ключевое положение в обществе будущего. Но не только желаемое выдавалось за действительное. Приоритетное положение наукоемких производств, беспрецедентный рост сферы услуг, формирование так называемой «технической аристократии» – это уже не утопия, а оправдавшие себя прогнозы. Правда, утопическим, по крайней мере с точки зрения философии, остается понимание того, что же представляет собой информация. Информация отождествляется с знанием, а расширение информационных сетей воспринимается как факт повышенной заинтересованности общества все в том же знании, которое вследствие количественного накопления в течение веков наконец-то обрело новое качество [157].

При рассмотрении понятия «информации» невозможно не затронуть проблему «интеллектуальной свободы». Дело в том, что в концепциях информационного общества интеллектуальная свобода отождествляется с «информационной автономией» (informational autonomy), т. е. независимостью в принятии решений или осуществлении выбора относительно информации, мысли и их выражения [158]. Исследование условий, необходимых для осуществления интеллектуальной свободы, заставляет искать ответы на следующие вопросы. Включает ли в себя понятие интеллектуальной свободы только перечень препятствий, которые должны быть устранены (т. е. определяется исключительно в негативных терминах) или содержит также позитивные требования? Является ли оно субъективным или существуют объективные критерии для «измерения» интеллектуальной свободы? Назовем три основных объективных критерия, которые позволяют говорить о наличии или отсутствии информационной автономии: это условия для доступа, условия для творческого использования и условия для критического восприятия информации .