Сборник - Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном

На второй же вопрос Военно-судной комиссии подполковник Данзас дополнил еще, что камер-юнкер Пушкин у д’Аршиака начал свое объяснение следующим: получив письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в обществах нелепых слухах, касающихся до чести жены его, Пушкина, он в ноябре месяце вызывал на дуэль поручика Геккерна, на которого публика указывала; но, когда Геккерн предложил жениться на свояченице его, Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Не взирая на сие, г-да Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с его, Пушкина, женой, с которой встречались только в обществах, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26-го января письмо к нидерландскому посланнику, бывшее причиной вызова Геккерна. Засим Пушкин, собственно, для его, Данзаса, сведения прочел и самое письмо, которое, вероятно, было уже известно секунданту Геккерна. Все это он, Данзас, узнал 27-го января, когда был с Пушкиным у д’Аршиака; кроме же сего он ни прежде, ни после ничего от Пушкина не слыхал и других доказательств к подтверждению он от него не требовал, потому что, знав его всегда за человека справедливого, верил словам его.

Против сего поручик де Геккерн объяснил, что, кто писал Пушкину безымянное письмо в ноябре месяце и после того, ему неизвестно. Слухов нелепых, касающихся до чести жены Пушкина, он никаких не распространял и опровергает то, что будто бы он, Геккерн, уклонился от дуэли через предложение свое жениться на свояченице Пушкина, что даже подтверждает письмо Пушкина к виконту д’Аршиаку, где он говорит: «Прошу свидетелей сего дела смотреть на сей вызов как недействительный, узнавши стороной, что барон Геккерн решился жениться на девице Гончаровой после дуэли». Что же касается до его, Геккерна, обращения с г-жой Пушкиной, то, не имея никаких условий для семейных их сношений, он, Геккерн, думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе, как и с другими дамами, тем более что муж прислал ее к нему, Геккерну, в дом на его свадьбу, что, по мнению его, Геккерна, вовсе не означало, что все их сношения должны были прекратиться; в заключение Геккерн присовокупил, что обращение его с Пушкиной заключалось в одних только учтивостях, точно так, как выше сказано, и не могло дать повода к усилению поносительных для чести обоих слухов и написать 26-го января письмо к нидерландскому посланнику.

После сего подполковник Данзас при рапорте от 14-го февраля на имя презуса Военно-судной комиссии, представляя полученную им от камергера князя Вяземского копию с письма Пушкина кд’Аршиаку, писанную рукой сего последнего и оставленную им у князя Вяземского вместе с письмом о всем происходившем во время дуэли, изъяснил, что содержание сего письма ясно доказывает, что утром, в самый день поединка, Пушкин не имел еще секунданта; и сие он, Данзас, полагает, может служить к подтверждению показаний его в том, что он предварительно до встречи с Пушкиным 27-го января ни о чем не знал. К пояснению же обстоятельств, касающихся до выбора секунданта со стороны Пушкина, он, Данзас, прибавил еще о сказанном ему д’Аршиаком после дуэли то, что Пушкин накануне несчастного дня у графини Разумовской на бале предлагал г-ну Мегенсу, находящемуся при английском посольстве, быть свидетелем с его стороны, но сей последний отказался. Соображая ныне предложение Пушкина Мегенсу, письмо его кд’Аршиаку и некоторые темные выражения в разговоре Пушкина с ним, Данзасом, когда они ехали на место поединка, он, Данзас, не иначе может пояснить намерения покойного, как тем, что по известному ему, Данзасу, и всем знавшим Пушкина коротко высокому благородству души его он не хотел вовлечь в ответственность по собственному делу никого из соотечественников; и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец искать его, Данзаса, как товарища и друга с детства, на самоотвержение которого он имел более права полагаться. После всего, что он, Данзас, услышал у д’Аршиака из слов Пушкина, хотя вызов был со стороны Геккерна, он, Данзас, не мог не почитать избравшего его в свидетели тяжко оскорбленным в том, что человек ценит дороже всего в мире: в чести жены и собственной; оставить его в сем положении показалось ему, Данзасу, невозможным, и он решился принять на себя обязанность секунданта.