Карл Ларенц - Немецкие цивилисты о юриспруденции - Юлиус фон Кирхманн, Карл Ларенц

Данная опасность, вытекающая для науки из особенности предмета, сопровождала ее и раньше, когда наука полностью забывала для современности право прошлое и гордо передавала презренному промыслу практиков право современное. Как же соблазнительно заново засеять поле, которому не сможет последовать основная масса, где особо ярко будет сиять блеск учености, зная, что даже самые бессмысленные результаты не смогут быть опровергнуты здравым человеческим разумом. Историческая школа дает тому достаточно примеров, которые даже корифеев науки не в силах сдвинуть к срединному пути.

В любом случае наука права в силу подвижности ее предмета обременена тяжелым балластом – изучением прошлого. Современность права уже сама по себе. Прошлое мертво, его ценность лишь в том, чтобы быть средством понимания настоящего и овладения им. Когда природа предмета требует такой окольный путь, застилающий взор, наука должна под него подстраиваться. Насколько было бы лучше для юриспруденции, если бы она, подобно естественным наукам, могла непосредственно взаимодействовать с предметом. Но этот балласт образований прошлого поглощает массу самых лучших сил. И порок тем больше, чем более худыми и иссохшими являются источники утекшего права. Ни в один из дней нельзя быть уверенным, что предвидение, достигнутое прилежанием столетий, не будет разрушено до основания найденным старым пергаментом. Лишь в языкознании наблюдается схожий процесс. Его предмет также составляет постоянное развитие, но языкознание находится в несоизмеримо лучшем положении, чем юриспруденция. Ибо прошлое ее предмета сохранено и доступно в старых документах и книгах во всем их величии.

Продолжая сравнение, мы находим другую особенность предмета юриспруденции, когда право выступает не только знанием, но и чувством. Предмет юриспруденции находится не только в голове, но и в груди человека. Объекты других наук свободны от таких придатков. Представляет ли свет волнообразное движение эфира или прямолинейное движение частиц, могут ли алгебраические уравнения четвертой степени решены прямо или нет – все это очень интересные вопросы, но для их решения чувства никогда не будут играть роли. И один, и другой способ решения равно приветствуются: важно, чтобы была достигнута истина.

В праве же, напротив, какое ожесточение, какие страсти, какая заинтересованность смешиваются в поиске истины. Все вопросы публичного права прошли через это. Идет ли речь о конституции, свободе прессы или цензуре, выборе между двумя или одной палатами, эмансипации евреев, сохранении телесных наказаний – достаточно назвать уже эти вопросы, чтобы грудь каждого юриста всколыхнулась. То же самое и в частном праве: будь ли это допустимость брака между евреями и христианами, подлежащие применению основания для расторжения брака, допустимость наследования по старшинству, отмена права на охоту на чужой земле – по этим и почти по всем остальным правовым вопросам чувство дает ответ еще до того, как начнется их научное изучение.

Данное своеобразие права отнюдь не стоит воспринимать как его недостаток. Напротив, именно в этом может находиться его особая ценность. Но главный вопрос моего выступления состоит в том, влечет ли это для науки преимущество или обременение. И здесь мы явственно видим, что для научных исследований в том лишь одно обременение. Чувства никогда и нигде не были критерием истины. Это результат воспитания, привычек, занятий, характера, иными словами, случайности. Что вызывает отторжение у одного народа, может восхваляться в другом. Поэтому если нет желания отклоняться от поиска истины, то первое к тому условие – это отказ от столь опрометчивого попутчика, что, впрочем, никому из исследователей права еще не удалось. Даже самая сильная воля не может полностью устранить мощного влияния воспитания и привычек. Результаты такого воздействия мы видим повсюду. Все важные темы становятся партийными вопросами. Истина напрасно ждет беспристрастного исследователя. Светочи науки уже присоединились к той или иной партии, неважно задали они себе этот вопрос или нет. Даже если бы истина была найдена – страсти заглушили бы ее голос. Поэтому в праве лишь время с его успокаивающей силой может переступить через эти пороги, прежде чем появится наука и свободно можно будет заняться поиском истины, но, чаще всего, к тому времени это уже оказывается поздно.

Какое различие в этом проявляется между юриспруденцией и естественными науками! Какое единодушие, какое мирное сосуществование царит в последних! То, что открывается одним, с благодарностью принимается остальными. Все вместе работают над воздвижением единого целого. Если и возникает страсть, то только от тщеславия. А раз эта страсть не покоится на предмете – она вскоре исчезает. У такого своеобразного института как цензура существует столь естественная основа именно из-за связи права с чувствами. Уже этого достаточно, чтобы цензура могла отмести любые доказательства науки. Нападки на старые, ставшие столь любимыми нравы, против всего, что составляет свято действующее право, возмущает юриста. Как это естественно, когда власть начинает защищать свои взгляды внешними силами. В итоге юриспруденция – и только она – оказывается в новых оковах. За естественными и прочими науками сохраняется приятная привилегия по самозащите. Вроде бы везде звучит одно и то же: научное исследование, в том числе правовое, должно быть свободным, но на пути передачи знаний народу возникают преграды. Ведь это то же самое, как если бы сказать строителю: «Ты свободен в рисовании дома, но строить его не вправе».