Мишель Сапане - Репортаж из морга. Как судмедэксперт заставляет говорить мертвых

Ей должно было наконец стать легче. Однако исчезновение ее мучителей возымело противоположное действие: она чувствовала себя до того брошенной, что потеряла инстинкт самосохранения.

И снова отважный аноним сообщил о ней в социальную службу. Тот же доброжелатель, что и годом раньше? Неизвестно. Что мы действительно знаем, так это то, что спасатели вынесли из дома жалкое подобие человека.

Анни была грязной, истощенной, запущенной, источала смрад.

Дом она не топила, потому что не могла рубить дрова (раньше этим занимался муж), и страдала от переохлаждения в своем ледяном жилище с земляным полом, без отопления и туалета.

Анни срочно госпитализировали в связи с резким ухудшением общего состояния, на грани смерти, но постепенно она начала выздоравливать. Сначала она была очень испугана и растеряна, упорно отказывалась разговаривать, пребывала в постоянном смятении, но медленно находила опору в реальности, успокаивалась. Ей, конечно, очень помогли заботливые сотрудники больницы.

Состояние Анни заметно улучшилось, и 26 января 2015 года ее поместили в дом престарелых в Ла-Рошфуко.

Именно в этом заведении я нахожу Анни, чтобы провести судебно-медицинскую экспертизу. Медсестра, сопровождающая меня в палату, предупреждает: «Анни очень волнуется. С ней говорил психолог, мы ей объяснили, что вы такой же врач, как и все остальные. Но все равно будет непросто».

Комната чистая, скудно обставленная, без личных вещей. Анни нарядилась, убрала волосы и побрызгалась духами. Маленькая и тоненькая, она стоит передо мной, но взгляд отводит. Весь ее нос – это лоскут плоти с двумя ноздрями над верхней губой. Хирург, оперировавший Анни в детстве, не был мастером реконструкции лица.

Я как можно подробнее объясняю цель визита. Рассказываю о последствиях того, через что она прошла. Мгновенно ее взгляд покрывается пеленой печали, и Анни вся сжимается. Она ничего не расскажет о своем прошлом, о том, что ей пришлось вынести. Однако она соглашается ответить «да» или «нет» на несколько вопросов. Еле слышно она подтверждает заявления, которые сделала перед судьей.

Затем я спрашиваю, согласна ли она на осмотр. Сначала нет. Проходит много времени, прежде чем она кивком дает мне понять, что можно осмотреть по крайней мере плечи, куда били палкой.

Она слегка обнажает верхнюю часть туловища, открывая плечи, покрытые царапинами, – классический признак глубокой тревожности.

«Можете посмотреть нос, но не касаясь», – шепчет она.

Анни категорически отказывается от гинекологического осмотра, также запрошенного судьей. Ему придется довольствоваться медицинским заключением, содержащимся в деле.

Я еще раз пытаюсь узнать подробности ее истории. Напрасно. Она качает головой – больше ничего не скажет. Я прощаюсь.

Анни не приходит на суд над своим мужем в Сенте в январе 2017 года. Ее сын тоже не явился: выпущенный под залог несколькими месяцами ранее, он покончил жизнь самоубийством. Таким образом, Альфред пребывает на скамье подсудимых в одиночестве. Его обвиняют в насилии над человеком в уязвимом положении и в изнасиловании.

Я вижу 74-летнего здоровяка с суровым взглядом, седые волосы зачесаны назад. Он сидит, слегка подавшись вперед, словно готовый к бою.

– Почему вы женились на ней?

– Она была хорошей хозяйкой.

– Вы были влюблены?

– Конечно, раз уж мы поженились.

– Вы ее насиловали?

– Нет, она моя жена. Невозможно изнасиловать собственную жену.

Ни малейшего сомнения в себе. Он даже заявляет психологу: «Я не виню ее и не держу на нее зла». Вот уж спасибо!

Отвечая на вопросы, он клянется, что никогда не бил Анни и не принуждал ее к сексу. Председатель настаивает.

– Вы уверены, что она всегда была согласна?

– Да-да… Иногда. Ну, я ее не спрашивал.

Он предпочитает говорить о своей работе: сорок три года напряженного труда в лесных питомниках, ни дня прогула. Его единственная гордость.

Мое выступление длится недолго. Я подтверждаю то, что изложил в своем экспертном заключении, а именно ущерб физическому и психическому состоянию жертвы в связи с насилием.

В конце концов, тот, кого местная пресса окрестила «домашним тираном из Монтанбефа», в общих чертах признает избиения и принуждение к интимной связи.

– Но она же моя жена, это не изнасилование.

– Месье, на дворе не 1810 год. Уже больше тридцати лет принуждение жены к сексу считается изнасилованием.

– Да, да…

Приговор: одиннадцать лет лишения свободы.