Александр Чучаев - Государственные преступления в уголовном праве России в XX веке. Историко-правовые очерки

Наряду с освобождением в одной статье говорится и о содействии побегу лица.

Применение насилия в отношении стражи, охранявшей арестованного или место заключения, при освобождении арестованного или содействии его побегу признается квалифицированным видом данного преступления.

Ответственность за сам побег предусмотрена ст. 95 УК РСФСР. В первоначальной редакции она гласила: «Побег арестованного из-под стражи или из места заключения, учиненный посредством подкопа, взлома и вообще повреждения затворов, стен и т. п.» Позднее эта статья дважды подвергалась изменениям и дополнениям. 11 ноября 1922 г. она была дополнена словами: «а равно побег с места высылки или с пути следования к ней» [118]. 16 октября 1924 г. ст. 95 УК РСФСР была изложена в новой редакции: «Побег с места высылки или с пути следования к ней…» [119].

Исключению ответственности за побег предшествовала широкая дискуссия, развернутая на страницах юридической печати. Многие высказывались за декриминализацию деяния. На этой же позиции стоял Народный комиссариат юстиции. В объяснительной записке к проекту изменений и дополнений нарком юстиции Д.И. Курский писал: «Новой редакцией ст. 95 УК отменяет наказуемость побегов из мест лишения свободы, совершаемых хотя бы и со взломом материальных ценностей, преград, но без насилия. Наказания за такие побеги значительно увеличивали процент заключенных, а между тем наказание за такие побеги фактически налагалось за дурное состояние мест лишения свободы и плохой надзор тюремной стражи. Побег невозможен, если места лишения свободы отвечают своему назначению … Третий способ побега – посредством насилия над стражей – специально Уголовным кодексом не предусматривается; наказывается в этом случае не побег, а само действие насилия по ст. 86 УК» [120].

Эта концепция не выдержала проверку временем; состояние правопорядка в местах лишения свободы вскоре показало ошибочность принятого решения. Исключение уголовной ответственности (фактически по надуманным основаниям) за побег из мест лишения свободы повлекло целый ряд негативных последствий, отрицательно сказалось на реальном обеспечении неотвратимости наказания, достижения его целей [121].

10 июля 1923 г. [122]и 25 августа 1924 г. [123]УК РСФСР дополнен тремя статьями, предусматривающими ответственность за посягательства на интересы правосудия.

В первом случае в Кодекс включены нормы, регулирующие ответственность:

1) за уклонение свидетеля, эксперта, переводчика или понятого от явки по вызову следственного или судебного органа, или отказ от выполнения возложенных на них обязанностей – ст. 104-а;

2) за оглашение данных предварительного следствия, дознания или ревизионного производства Рабоче-Крестьянской инспекции без соответствующего разрешения прокурора, следователя или ответственного за производство дознания или ревизии должностного лица – ст. 104-б.

Во втором случае УК РСФСР дополнен ст. 104-а (в связи с этим предыдущие статьи получили соответственно номера 104-б и 104-в), предусматривавшей ответственность за уклонение от исполнения обязанностей народного заседателя без уважительных причин.

При оценке уголовно-правовой охраны правосудия необходимо иметь в виду, что оно не признавалось самостоятельным объектом защиты. Поэтому деяния, посягающие на его интересы, были отнесены к различным группам посягательств, в том числе к должностным (служебным) преступлениям (ст. 111, 112, 115, 117 УК РСФСР), преступлениям против жизни, свободы и достоинство личности (разд. 5 «Иные посягательства на личность и ее достоинство» – ст. 177, 178, 179 УК РСФСР), нарушениям правил, охраняющим народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок (ст. 223 УК РСФСР). В литературе отмечается, что «…это было обусловлено социально-политическими условиями того времени. Тогда еще не было объективной возможности создать стабильную систему органов судебной власти. Без всего этого советское правосудие не могло рассматриваться в качестве самостоятельного объекта охраны как, например, деятельность органов управления и госаппарата» [124].

А.В. Федоров в связи с этим обращает внимание еще на один аспект, пожалуй, даже более важный, чем предыдущий, – отсутствие в России в тот период судебной власти как самостоятельной ветви государственной власти. «Она строилась … по иерархическому типу, была «встроена» в систему органов управления, поэтому и уголовно-правовыми средствами охранялся институт государственного управления» [125].