Нильс Кристи - Пределы наказания

Может ли это когда-нибудь произойти? Можно ли предстадить себе социальную систему, где стороны в основном полагаются на гражданско-правовые решения? Не будут ли всегда возникать дела, по ко­торым кто-то будет требовать наказания?

Две возможности такого рода заслуживают особого внимания.

В первом случае речь идет о жертве, жаждущей ме­сти. Преступник нанес мне увечье. Ничто, кроме ответ­ного увечья, не может восстановить положение. Да­вайте предположим, что именно так рассуждает жерт­ва. Давайте также представим себе, что была предпри­нята попытка договориться о компенсации и что сторо­ны обладают равной властью, уязвимостью и зависят друг от друга. Коль скоро в этой ситуации потерпев­ший продолжает настаивать на возмездии, не следует ли позволить ему причинить боль преступнику, если он на это отваящтся?

Первый ответ на этот вопрос касается моральной стороны. В системе, признающей правомерность мести, жертва или ее представитель должны иметь право на возмездие. В системе, где высоко ценится способность прощать, жертву следует побуяодать к тому, чтобы подставить злодею другую щеку.

Но если жертва прощает, то возникает новый во­прос. Следует лп позволить потерпевшему во всех случаях проявлять снисходительность и доброту? Как быть с серьезными преступлениями, которые так по­трясли общину, что она настаивает на причинении боли? Мать убитого ребенка простила преступника, а окружающие — нет. С кем нужно согласиться?

В конкретных случаях это зависит от того, в какого рода системы включены стороны. Если система состоит из жертвы и преступника, только из этих двоих, то проблемы не существует — по крайней мере для них. Но чем больше людей входит в систему в качестве ее членов и чем меньше жертва и преступники связаны с другими членами, тем большее значение приобретает реакция общины.

Р. Стейнер (1972) проводит убедительную анало­гию между языком и чувством справедливости. Все мы рождаемся, наделенные способностью говорить. Но мы tie овладеем языком без взаимодействия с другими людьми. Подобным же образом мы рождаемся с потен­циальным чувством справедливости. Но оно не вопло­тится в жизнь вне объединения с другими людьми. Посредством взаимодействия мы приобретаем способ­ность определять, какая речь является правильной и какая реакция на отклоняющееся поведение является справедливой. Чувство справедливости, как и чувство языка, представляет собой, таким образом, продукт со­циальных отношений.

В обоих случаях на наше чувство могут влиять весьма отдаленные факторы. Королева Испании ввела грамматику. В результате неправильный язык был по­ставлен под контроль. Таким же образом поступили и с незаконными мыслями (Иллич, 1981). То же самое происходит и в праве. Закон, установленный государ­ством, — это грамматика. Идеальным типом юстиции причастных была бы юстиция, основанная на их соб­ственном чувстве справедливости, то есть на местном юридическом диалекте. Чем больше норм установлено государством, тем больше шансов на то, что с государ­ственной точки зрения соглашения между сторонами в конфликте окажется недостаточно.

В десятой главе я описал некоторые условия, необ­ходимые для того, чтобы причинение боли имело огра­ниченный характер. Хотелось бы напомнить, что мое самое общее предположение заключается в следую­щем: социальные системы, организованные в соответ­ствии с указанными принципами, прибегая к причине­нию боли, будут испытывать серьезные сомнения. В то же время государственное управление в большинстве случаев будет представлять собой отрицание этих прин­ципов. Другими словами, чем сильнее государственная власть, тем больше возможностей для применения на­казания, а чем она слабее, тем таких возможностей меньше.

Такой ход рассуждений приводит нас к дилемме. В маленькой, стабильной системе высока вероятность того, что все ее члены обладают одинаковым чувством справедливости. Они говорят на одном и том же юри­дическом языке. Это означает, что если простил потер­певший, то простили также и другие члены общины. А что, если это не произошло? Конкретное дело может отличаться от общей схемы. Потерпевший может на­стаивать на пытке, или-подсистема может счесть, что она нужна. Для коптроля над такими ситуациями мы нуждаемся в больших системах с независимой и неуяз­вимой государственной властью — другими словами, требуются те самые социальные условия, которые, как я предполагаю, и создают возможность использования боли в социальных отношениях. Чтобы контролиро­вать жестокость, нам нужно, вероятно, больше госу­дарственной власти. Но создание государственной вла­сти может привести к более широкому использованию боли. В принципе я не вижу выхода из этого положе­ния. Самое большее, что я могу сказать, — пусть госу­дарственная власть будет настолько слабой, насколько мы отважимся, системы столь маленькими, независи­мыми и эгалитарными, насколько мы отважимся, уча­стники уязвимыми, насколько мы отважимся. Все это будет сдерживать причинение боли. Но в таком случае у меня нет ответа на вопрос, что делать с таким, на­пример, феноменом, как причинение боли, которое чле­нам общества представляется «естественным». Может быть, и здесь существует оптимум, какие-то «пять граммов государственной власти»?