Леонид Аринштейн - С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов

Непричастность Геккерна к пасквилю впоследствии подтвердилась с разных сторон: так, из его записки к Дантесу (1 февраля 1837 г.) видно, что ему далеко не сразу и лишь благодаря связям удалось узнать, что, собственно, представляли собой полученные Пушкиным письма. «Отвечаю на твой вопрос об анонимном письме; знаю я вот что. Оно запечатано красным сургучом, сургуча немного, оттиск слабый. Печатка довольно странная; помнится, посередине оттиска такое вот "А" и множество каких-то эмблем вокруг "А". Точно разобрать, что за эмблемы, я не смог, так как, повторяю, оттиск слабый. Вроде бы там были знамена, пушки и т. п., но я не уверен. Кажется, они расположены с разных сторон, но в этом я тоже не уверен… Зачем тебе все эти подробности?» [76]Экспертиза текста установила не только полную несхожесть почерка, но и то, что пасквиль написал вообще не иностранец.

Почти одновременно с Геккерном в авторстве пасквиля были заподозрены князь Петр Долгоруков и князь Иван Гагарин. Оба молоды, оба не принадлежали к числу друзей Пушкина, оба считались не слишком-то совестливыми, вращались в тех же кругах, что и Дантес, – чего ж вам больше? Свет решил… Но и тот и другой впоследствии не раз заявляли о своей полной непричастности к пасквилям.

«В июньской книге Вашего журнала, – писал Долгоруков в редакцию "Современника" в 1863 г., – прочел я разбор книжки г. Аммосова "Последние дни жизни А. С. Пушкина" и увидел, что г. Аммосов позволяет себе обвинять меня в составлении подметных писем в ноябре 1836 г., а князя И. С. Гагарина – в соучастии в таком гнусном деле и уверяет, что Гагарин, будучи за границею, признался в том.

Это клевета и только: клевета и на Гагарина, и на меня, Гагарин не мог признаться в том, чего никогда не бывало, и он никогда не говорил подобной веши, потому что Гагарин человек честный и благородный и лгать не будет. Мы с ним… неоднократно беседовали о катастрофе, положившей столь преждевременный конец поприщу нашего великого поэта, и всегда сожалели, что не могли узнать имен лиц, писавших подметные письма… Не могу верить, чтобы г. Данзас обвинял Гагарина или меня. Я познакомился с г. Данзасом в 1840 г., через три года после смерти его знаменитого друга, и знакомство наше продолжалось до выезда моего из России… Г. Данзас не стал бы знакомиться с убийцею Пушкина…» [77]И, подойдя к концу письма, в котором явно сквозит уважение к Пушкину, Долгоруков заключает: «С негодованием отвергаю, как клевету, всякое обвинение как меня, так и Гагарина в каком бы то ни было соучастии в составлении или распространении подметных писем. Гагарин, ныне находящийся в Бейруте, в Сирии, вероятно, сам напишет Вам то же. Но обвинение – и какое ужасное обвинение! – напечатано было в „Современнике“…»

Еще более подробным письмом откликнулся Гагарин. В частности, он замечает: «В этом темном деле, мне кажется, прямых доказательств быть не может. Остается только честному человеку дать свое честное слово. Поэтому я торжественно утверждаю и объявляю, что я этих писем не писал, что в этом деле я никакого участия не имел; кто эти письма писал, я никогда не знал и до сих пор не знаю… В то время было в Петербурге много толков о безымянных письмах; многие подозревали барона Геккерена-отца; эти подозрения тогда, как и теперь, мне казались чрезвычайно нелепыми. Я и не воображал, что меня также подозревали в этом деле… В 1843 году я оставил свет… В Ахеоланской обители меня навестил А. И. Т<���ургенев>… Он мне тут впервые признался, что он имел на меня подозрение в деле этих писем, и рассказал, как это подозрение рассеялось…»

Характерны строки письма Гагарина, относящиеся к Пушкину: «Я… жил в кругу, к которому принадлежали и Пушкин, и Дантес, и я с ними почти ежедневно имел случай видеться. С Пушкиным я был в хороших сношениях; я высоко ценил его гениальный талант и никакой причины вражды к нему не имел. Обстоятельства, которые дали повод к безымянным письмам, происходили под моими глазами, но я никаким образом к ним не был примешан…» [78]

Многие обстоятельства [79]позволяли верить Долгорукову и Гагарину. Но в 1927 г. П. Е. Щеголев, перерабатывавший тогда свою книгу «Дуэль и смерть Пушкина» в соответствии с идеологическими веяниями времени, решил провести сравнительную экспертизу почерков. Экспертиза подтвердила идентичность почерков автора пасквиля и Долгорукова. Экспертизу проводил некто А. Сальков, бывший фельдшер, работавший после революции инспектором в уголовном розыске. Из серьезных людей ему мало кто поверил. Так, Г. В. Чичерин (в то время нарком иностранных дел) писал Щеголеву: «На почерк П. В. Долгорукова совсем не похоже. Экспертиза Салькова напоминает экспертизу Бертильона по делу Дрейфуса». А известный ученый, профессор В. А. Мануйлов, подрабатывавший в молодые годы в качестве литературного помощника Щеголева и любивший рассказывать забавные байки о своем патроне, в которых последний неизменно представал как человек необычайно колоритный, талантливый, но в общем беспринципный, говорил: «Ну, какая там, помилуйте, экспертиза. Просто Пал Елисеич поставил Салькову бутылочку, и тот написал все, что требовалось».