Леонид Аринштейн - Пушкин - «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Пушкин – вот кого удобнее всего представить символом либеральных идей на Юге России и сокрушить этот символ на глазах у Царя. В отличие от письма к Киселеву, где идет речь о многих лицах, письмо к Нессельроде концентрируется исключительно вокруг Пушкина. В отличие от письма к Киселеву, где о высылке Пушкина говорится как об отдаленной возможности, в письме к Нессельроде вопрос об удалении Пушкина из Одессы ставится твердо и однозначно.

Воронцов – Лонгинову

Воронцов перешел к наступательным действиям. Через десять дней (сроки сокращаются!), 8 апреля 1824 г., в Петербург идет следующее письмо, на сей раз к Николаю Михайловичу Лонгинову – «своему человеку» в Зимнем дворце [99]. Вот извлечение из этого письма:

«…А propos de молодых людей, я писал к гр. Нессельроду, прося, чтоб меня избавили от поэта Пушкина. На теперешнее поведение его я жаловаться не могу, и, сколько слышу, он в разговорах гораздо скромнее, нежели был прежде, но, первое, ничего не хочет делать и проводит время в совершенной лености, другое – таскается с молодыми людьми, которые умножают самолюбие его, коего и без того он имеет много; он думает, что он уже великий стихотворец, и не воображает, что надо бы еще ему долго почитать и поучиться, прежде нежели точно будет человек отличный. В Одессе много разного сорта людей, с коими эдакая молодежь охотно видится, и, желая добра самому Пушкину, я прошу, чтоб его перевели в другое место, где бы он имел и больше времени и больше возможностей заниматься, и я буду очень рад не иметь его в Одессе» [100].

Это своего рода шпаргалка: «свой человек» должен знать о письме к Нессельроде и подготовить нужную Воронцову реакцию Императора. Воронцову было прекрасно известно, что у Пушкина при Дворе были весьма высокие покровители: Карамзин, Жуковский, братья Тургеневы. Именно от них исходила в свое время просьба к Воронцову отнестись к поэту с благосклонным вниманием. Их влияние в придворных кругах и даже на самого Царя было настолько велико, что могло обратить замысел Воронцова против него самого. Дипломатическая ловкость Лонгинова должна была нейтрализовать влияние «пушкинской» партии.

Откровенный, немного грубоватый тон Воронцова в письме к Лонгинову («писал <���…>, чтоб меня избавили от поэта Пушкина», «ничего не хочет делать», «таскается с молодыми людьми») оттеняет осторожность, с которой Воронцов говорит о Пушкине в письмах к Киселеву и Нессельроде. Различие это весьма знаменательно: интригуя против Пушкина и тем демонстрируя свою лояльность Императору, Воронцов отнюдь не хотел потерять репутацию либерально мыслящего европейца [101]в глазах либерально настроенных друзей Пушкина, а тем более восстановить их против себя. В сдержанности Лонгинова Воронцов был уверен, но мало ли кто мог прочитать его письма к Киселеву и к Нессельроде! Киселев был дружен с Вяземскими, с Тургеневыми, да и Нессельроде мог показать письмо Воронцова Карамзину, Жуковскому, тому же А. И. Тургеневу.

Итак, с начала марта и до 8 апреля, т. е. немногим более чем за месяц, Воронцов отправил в Петербург три подробных письма по одному и тому же поводу: самому Императору, министру иностранных дел, а также к Лонгинову, имевшему, как он считал, определенное влияние на первых двух. Но Воронцов на этом не успокоился. 29 апреля он вновь пишет Лонгинову:

«О Пушкине не имею еще ответа от гр. Нессельроде, но надеюсь, меня от него избавят» [102]. 2 мая – к Нессельроде: «Я повторяю мою просьбу – избавить меня от Пушкина: это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его более ни в Одессе, ни в Кишиневе» [103]. 4 мая опять Лонгинову: «Казначеев мне сказывал, что Туманский уже получил из П-бурга совет отдаляться от Пушкина, и я сему очень рад, ибо Туманский – молодой человек очень порядочный и совсем не Пушкинова разбора. Об эпиграмме, о которой Вы пишите, в Одессе никто не знает, и, может быть, П<���ушкин> ее не сочинял; впрочем, нужно, чтобы его от нас взяли, и я о том еще Нессельроду повторил» [104].

В трех последних письмах слышится тревога: время идет, а из Петербурга никаких известий. Воронцов явно нервничает: не ошибся ли он, избрав Пушкина объектом для демонстрации своей лояльности Императору. Слишком многое поставлено на карту.

Рескрипт Императора

Более двух месяцев ждал Воронцов ответа на свои письма. Наконец, между 12 и 15 мая в канцелярию генерал-губернатора поступил высочайший рескрипт, датированный 2 мая. Выше я привел этот документ, в котором Александр I обращает внимание Воронцова на непорядки в Одессе. Не следует, однако, обманываться ворчливым тоном Императора. Рескрипт еще не был прощением, но Воронцову давалось понять, что он на верном пути и что Император при известных условиях готов сменить гнев на милость (лицам в немилости Царь собственноручно писем не писал). Это был ответ на весь комплекс писем, направленных Воронцовым в Петербург, на ходатайства за него по этим письмам со стороны Киселева и Лонгинова (а возможно и Нессельроде), причем ответ этот означал, что Царь внял ходатайствам, поверил в рвение и способность Воронцова действовать в угодном Царю направлении и теперь поощрял его к практическим действиям.