Арнольд Гессен - «Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине

А Святъславъ мутенъ сонъ видѢ въ КиевѢ на горахъ. «Си ночь съ вечера одѢвахуть мя, – рече, – чръною паполомою на кроваты тисовѢ; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѢшено, сыпахуть ми тъщими тулы [74]великыиженчюгь на лоно, и нѢгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнѢса в моемъ теремѢ златовръсѢмъ. Всю нощь съ вечера [75]врани възграяху [76].

И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѢтѢста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѢшали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины желѢзны. Нъ уже, княже, Игорю утръпѢ солнцю свѢтъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Роси и по Сули гради подѢлиша. А Игорева храбраго плъку не крѢсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побѢду. Олговичи, храбрый князи, доспѢли на брань…

Тогда великий Святъславъ изрони злато слово слезами смѢшено и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѢлити, а себѢ славы искати. Нъ нечестно одолѢсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѢ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сѢдинѢ [77]!

А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѢзда своего въ обиду [78].

Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѢти издалеча, отня злата стола поблюсти? Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѢ, а кошеи по резанѢ [79].

Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѢ незнаемѢ? Вступита, господина, въ злата стремень за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!

Галичкы ОсмомыслѢ Ярославе! Высоко сѢдиши на своемъ златокованнѢмъ столѢ, подперъ горы Угорскыи своими желѢзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѢляеши съ отня злата стола салтани за землями. СтрѢляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича!

А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить ваю умъ на дѢло. Высоко плаваеши на дѢло въ буести, яко соколъ на вѢтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буиствѢ одолѢти. Суть бо у ваю желѢзныи паворзи подъ шеломы Латинскими. ТѢми тресну земля, и многи страны [80] – Литва, Ятвязи [81]и Половци – сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи.

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи не худа гнѢзда шестокрилци! Не побѢдными жребии собѢ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы Ляцкии и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрѢлами за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!

Уже бо Сула не течетъ сребренымн струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ Полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынь Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы Литовския, притрепа славу дѢду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѢ травѢ притрепанъ Литовскыми мечи [82]. и рекъ: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодѢ, а звѢри кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго – Всеволода, единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тѢла чресь злато ожерелие. Унылы голоси, пониче веселие, трубы трубятъ Городеньскии.

Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѢдней славѢ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю [83].

Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо брать брату: «се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себѢ крамолу ковати, а погании съ всѢхъ странъ прихождаху съ побѢдами на землю Рускую.

На НемизѢ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѢ животъ кладутъ, вѢютъ душу отъ тѢла. НемизѢ кровави брезѢ не бологомъ бяхуть посѢяни, посѢяни костьми Рускихъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Тому въ ПолотскѢ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи [84], а онъ въ КыевѢ звонъ слыша. Аще и вѢща душа въ дръзѢ тѢлѢ, нъ часто бѢды страдаше. Тому вѢщей Боянъ и пръвое припѢвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птищо горазду суда божиа не минути!»