Виктор Боченков - По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях

Труд епископа Арсения, откуда заимствовано несколько строк, издан был за пределами России. Он называется знаменательно: «Истинность старообрядствующей иерархии противу возводимых на неё обвинений».

Кто пытался исследовать его, этот путь? Изучить этот народ, который пошёл им «верно» и «безошибочно», обретая особый опыт противления злу ненасилием? Старообрядческая тема осталась совершенно в стороне от славянофильских исканий. Алексей Хомяков посвятил старообрядческому вопросу лишь пару коротких статей. Иван Аксаков так и не осилил «Поморских ответов» и подарил рукописную книгу, попавшую ему в руки, Алексею Степановичу, который тоже не прочёл её толком. Со второй половины XIX века особый взгляд на события церковной трагедии предложила народническая историческая школа (можно вспомнить Афанасия Щапова и ряд других имён).

– Всякий народ до тех только пор и народ, – спорит в «Бесах» со Ставрогиным Шатов, – пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. Против факта идти нельзя. Евреи жили лишь для того, чтобы дождаться Бога истинного, и оставили миру Бога истинного. Греки боготворили природу и завещали миру свою религию, то есть философию и искусство. Рим обоготворил народ в государстве и завещал народам государство. Франция в продолжение всей своей длинной истории была одним лишь воплощением и развитием идеи римского бога, и если сбросила наконец в бездну своего римского бога и ударилась в атеизм, который называется у них покамест социализмом, то единственно потому лишь, что атеизм всё-таки здоровее римского католичества. Если великий народ не верует, что в нём одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестаёт быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ!

Старообрядчество изучают именно как «этнографический материал» – в этом-то и беда. А прежде всего это должно быть исследованием православной мысли, развивавшейся в особенных условиях. Мысли вполне самостоятельной. Мысли русской. Той идеи, которая помогла людям пережить три столетия преследований. Без веры и без особой, своей, идеи их преодолеть нельзя.

Когда старообрядчество определяется, в том числе в научной среде, как некий «раскол», то имеет место некритичное-использование устаревших, взятых ещё из позапрошлого столетия, определений. Слово «раскол» и «раскольник» в научных статьях – не редкость и сейчас. В таком случае мы нуждаемся в других определениях, которые отражали бы действительную суть изучаемого явления.

«Что такое старообрядчество?» Молодой и дерзкий старообрядческий начётчик, публицист, редактор журнала «Церковь» Фёдор Мельников вывел этот вопрос узким железным пёрышком по центру бумажного листа, как заголовок, и подчеркнул. Он готовился к диспуту, который должен был пройти в Политехническом музее. Снова обмакнул в чернильницу перо. Внизу он дал собственный ответ. «Оно не секта, не ересь, не раскол. Оно – чистое вселенское православие, вправленное в русскую национальную самобытность». Был апрель 1914 года. Война ещё не началась. Музей предлагал выступать в своих стенах не только поэтам. В тот весенний день зал №2 был забит до отказа, люди стояли вдоль стен, вход был платным – три рубля в первый ряд. Афиша гласила, что здесь проходит диспут под названием «О сущности старообрядчества».

Мельников точно расставил акценты.

Старообрядчество не мыслит себя в отрыве от Вселенской Церкви. И не отрицает национального начала. Одно другому не мешает и не противоречит.

В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки я пересмотрел мельниковские черновики – подготовительные документы для этого диспута. Небольшой бумажный клочок со штампом фабрики «Мюр и Мерилиз», аккуратно оторванный от целого листа, не содержит больше никаких других записей. Определение, как особая мысль, внезапно осенившая, потребовало одиночества…