Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

– Нет, не обязательно, главное для нас, чтобы было видно Гену и Чебурашку, – доносится из-за спины, и мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это: голос, словно бы иронизирующий над собственной многозначительностью, характерные паузы и нажимы – «парфёновская интонация» узнается моментально, не хуже, к примеру, рената-литвиновской.

Пока он прячет телефон, у меня есть секунда рассмотреть собеседника. По роду деятельности Парфёнов с головой погружен в прошлое, однако на библиотечную калошу не похож – хотя и в Бриони не разряжен, как обычно в телевизоре.

– А куда пойдем?

Теоретически, человека, продающего своим соотечественникам ностальгию по стране, которую они недолюбливали, надо звать куда-нибудь, где под «Лаванду» официантки в наколках приносят судака по-польски.

– Да ну что вы, идемте просто куда-нибудь.

Первым попавшимся местом оказывается кофейня «Лачего-то там».

– А помните, Шкловский называл цветное кино «взбесившийся ландрин»?

Я в замешательстве. Какое кино? При чем здесь Шкловский? Кто взбесившийся?

– Ландрин, – показывает на вывеску Парфёнов. – Так раньше называли монпансье, леденцы; у Гиляровского есть про это сюжет в «Москва и москвичи».

Ну и ну; дурацкое слово, которое я автоматически перевел в разряд бессмыслицы, уличного мусора, удивительным образом обросло смыслом и историей; коронный парфёновский трюк, продемонстрированный мне вживую; интересно.

– Ну, что? Прочли мои совьетлайфы? Чего там не хватает?

Странный вопрос для историка – разве историки когда-нибудь спрашивают нас, чего у них не хватает? Историки знают все сами, и когда берутся сочинять свою версию событий, говорят: вы ничего о прошлом не знаете, прошлое – чужая страна, все, что вы знаете о прошлом, – ложь, сейчас я скажу вам правду – как было на самом деле.

Парфёнов поступил с точностью до наоборот. Вопрос, можно ли назвать его «Намедни» народной историей, остается открытым, но факт тот, что, перед тем как сочинять книгу, Парфёнов завел специальный блог и стал советоваться с народом: а давайте-ка все вместе возьмем и вспомним, как оно было. И да, наверняка там чего-то не хватает, но точно нет ничего лишнего: потому что узнаваемо – всё. Каждый год – какой-нибудь там 1965-й или 1969-й – на манер мозаики, составлен из «феноменов» или, в телевизионной терминологии, «сюжетов», десятка по три в каждом. Что за феномены? Молоко в треугольных пакетах, Братская ГЭС, мода на просмотр диафильмов, Солженицын в «Новом мире», Успенский придумал Чебурашку, запустили луноход, первые мини-юбки… История в изложении Парфёнова выглядит чрезвычайно friendly ; прошлое – хорошо знакомая страна, куда нельзя попасть насовсем, зато можно съездить туристом, чтобы убедиться: да, ничего не пропало, вещи не поменяли владельцев, о них заботятся, и цена их даже растет – потому что годы облагораживают. Точно, диафильмы в коробочках, и проектор, да, перегревался все время, больше трех подряд лент не посмотришь, и молоко в треугольных пакетах вечно текло.

– Зато 16 копеек стоило, а вот я сейчас был в Вологодской области…

Тут Парфёнов неожиданно углубляется в сравнительный анализ динамики цен на молочные продукты в городе Череповец и на Лазурном Берегу за последние тридцать лет; видно, что и с тем, и с этим местом он знаком основательно и про подорожание может проговорить битый час, не хуже любой бабки со скамейки; ему все интересно, и это тоже.

В каждый из четырех томов «Намедни» зашито по десятилетию: шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые. Внутри – развороты, имитирующие советские газеты. Заголовки на развороте: «Ушастый сменит Горбатого», «Косыгинские реформы», «Сука Стрелка родила»; шпилька в том, что в советских газетах вряд ли поместили бы на одной полосе материалы про космос и про ширпотреб.

Однако ж если ничего нового нет и все всё и так знают, что такого особенного в парфёновских «сюжетах»?

Прежде всего важно, как написано, – с интонацией, смешно, красиво, иной раз чуть ли не стихотворение в прозе получается; но главное – точно, всегда в яблочко. Бог в деталях. Неаккуратность – любая – Парфёнова раздражает; «неточно» – главная его претензия к чужим хроникам, претендующим на адекватное воспроизведение времени. Пелевинский роман «Generation „П“», знаете, почему ему не нравится? Вообще, «на ящике» (в книге он пишет «в телевизоре», но говорит – «на ящике») все не так, но особенно – мелочи, детали; вот, например, упоминается бижутерия Армани, «хотя всем известно, что Армани бижутерию не делает».