Коллектив авторов - Изобилие и аскеза в русской литературе - Столкновения, переходы, совпадения

Подобные примеры остаются так или иначе в религиозных рамках; по крайней мере, они сохраняют связь с подвижничеством. Тем важнее остановиться на вопросе, насколько понятие аскезы можно и стоит универсализировать. Основополагающей для второй (после Ницше, Вебера, Элиаса, Бердяева и др.) трансформации понятия оказался концепт М. Фуко askēsis , развитый им на материале позднеантичной философии 20 20 Foucault M. Le souci de soi // Foucault M. Histoire de la sexualité. T. 3. Paris: Gallimard, 1984. См.: McGushin Е. F. Foucault’s Askēsis : An Introduction to the Philosophical Life. Evanston, IL: Northwestern University Press, 2007. . Сильную тенденцию к обобщению аскезы можно наблюдать в англоязычной гуманитарной науке последних десятилетий. В качестве репрезентативных примеров следует назвать такие книги, как «Аскетический императив в культуре и критике» 21 21 Harpham G. G. The Ascetic Imperative in Culture and Criticism. Chicago: Chicago University Press, 1987. , «Святые нового искусства: Аскетический идеал в современной живописи, скульптуре, архитектуре, музыке, танцах, литературе и философии» 22 22 Riley II Ch. A . The Saints of Modern Art: The Ascetic Ideal in Contemporary Painting, Sculpture, Architecture, Music, Dance, Literature and Philosophy. Hanover, NH: University Press of New England, 1998. , «Этика через литературу: Аскетическое и эстетическое чтение в западной культуре» 23 23 Stock B. Ethics through Literature: Ascetic and Aesthetic Reading in Western Culture. Lebanon, NH: University Press of New England, 2008. или же «Святая плоть: Аскеза в религии, литературе, искусстве и культуре» 24 24 Jasper D. The Sacred Body: Asceticism in Religion, Literature, Art, and Culture. Waco, Texas: Baylor University Press, 2009. . Расширение безусловно оперативно, парадигма продуктивна; сомневаться в этом при взгляде на критическую литературу не приходится. Тем не менее не следует упускать из виду секуляризационный нарратив, более или менее явно лежащий в основе этого расширения: секуляризация, даже когда она происходит по схеме «узурпации» или открыто антирелигиозно мотивирована, неизбежно приводит к часто недооцененной логической зависимости от религиозных традиций. Это наблюдение побудило немецкого философа и историка идей Х. Блюменберга разработать модель «легитимности», а именно «самоутверждения» Нового времени 25 25 См.: Blumenberg H. Säkularisierung und Selbstbehauptung. Erweiterte und überarbeitete Neuausgabe von «Die Legitimität der Neuzeit», erster und zweiter Teil. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1974. . Здесь не место входить в сложные долголетние дебаты о теории секуляризации. Тем не менее необходимо иметь в виду вопрос: существует ли полностью нейтральное использование «аскезы»? Обратимся к известному в литературоведении примеру. В эссе «Страх влияния» (The Anxiety of Influence, 1973) Х. Блум писал о своеобразной аскезе романтического поэта: «Поэтическая сублимация – это askesis , способ очищения, предполагающий состояние одиночества в качестве своей непосредственной цели. <���…> Сильный поэт в своем демоническом восхождении способен направить свою энергию на себя » 26 26 «Poetic sublimation is an askesis , a way of purgation intending a state of solitude as its proximate goal. <���…> the strong poet in his daemonic elevation is empowered to turn his energy upon himself » ( Bloom H. Askesis, or Purgation and Solipsism // Bloom H. The Anxiety of Influence: A Theory of Poetry. New York: Oxford University Press, 1997. Р. 115–116. Курсив наш. – Й. Х., К. Ц. ). . Аскеза у Блума – метафора борьбы романтического поэта с традицией, перегружающей его. В этой связи следует, однако, подчеркнуть исключительную важность традиции для любой аскетической практики и ее конфликт со стремлением к автономности. На этот аспект обратил внимание Г. Флуд:

Аскетическое «я» управляется контролем, <���…> контролем, управляющимся традицией <���…>. Этот вид специфически традиционного контроля, направление желания приемлемым для традиции образом, стал предметом критики как с точки зрения кантианского просвещения, которое продвигает индивидуализм и автономность с помощью рационального самоконтроля, противостоящего всем формам гетерономности, так и с дионисийской точки зрения Ницше, который критикует аскетическое «я» как слабость 27 27 «The ascetic self is governed by control, <���…> a control governed by tradition <���…>. This kind of tradition-specific control, the channelling of desire in ways acceptable to tradition, has been the subject of criticism both from the perspective of a Kantian Enlightenment which promotes individualism and autonomy in a rational self-control that resists all forms of heteronomy, and from the Dionysian perspective of a Nietzsche who criticises the ascetic self as weakness» ( Flood G. The Ascetic Self: Subjectivity, Memory and Tradition. Cambridge: Cambridge University Press, 2004. P. 237. Курсив наш. – Й. Х., К. Ц. ). .

Таким образом, пределом гибкости понятия аскезы является гетерономность. В этой перспективе черта проходила бы не столько между «антимирским» и «мирским» типами аскезы, сколько между отсылкой к традиции и установкой на автономность. Можно было бы возразить, что это лишь разница в акценте, скорее градуальная, чем принципиальная. Тем не менее она непосредственно влияет на интерпретацию текстов. Ярким примером могут служить разные интерпретации «Доктора Живаго» Б. Л. Пастернака, а именно поведения антагонистов Юрия Живаго и Павла Антипова. В рецепции романа как «аскет» обычно воспринимался Антипов (впоследствии Стрельников) 28 28 См. хотя бы: Masing-Delic I. Capitalist Bread and Socialist Spectacle: The Janus Face of «Rome» in Pasternak’s Doctor Zhivago // Boris Pasternak and His Times: Selected Papers from the Second International Symposium on Pasternak / Ed. by Lazar Fleishman. Berkeley, CA: Berkeley Slavic Specialties, 1989. Р. 372–373. . Он – «монах» революции, спасающий мир, который он презирает. Живаго, с другой стороны, не собирается переделать мир, он живет восприимчивостью, он во многом пассивно «получает» мир – как лучи вечернего света. Никакого «аскетизма» в нем нет, более того, у него в целом скорее распущенный образ жизни. Недавно М. Келли сменила перспективу и описала поэтическую работу Юрия Живаго (с литургическими текстами) как аскетическую. Келли пишет об аскезе как модусе «трансдисфигурации» культуры с помощью свободного обращения к традиции, то есть церковным канонам, которые становятся «Стихотворениями Юрия Живаго» 29 29 Kelly M. M. Cultural Transformation as Transdisfiguration in Pasternak’s Doctor Zhivago // Kelly M. M. Unorthodox Beauty: Russian Modernism and Its Religious Aesthetic. Evanston, IL: Northwestern University Press, 2016. Р. 174. . Несомненно, обе перспективы – Антипов как революционный аскет, с одной стороны, Живаго как культуротворческий поэт-аскет, заново изобретающий традиции, с другой, – обоснованны. Важно только видеть напряжение между ними. При этом нельзя забывать, что у русской интеллигенции с позднего XIX века присутствовали данные для обоих пониманий. В этом смысле представляется весьма последовательным, что в романе о перипетиях русской интеллигенции сосуществуют непримиримые версии аскетизма.