Костя Ровинский - Маленький блог о большой #парадигме

Это очевидно пока для немногих, но мы уже пересекли порог, за которым вопрос: «Что первично – деньги или слова?» – перестал быть вопросом как таковым. Во времена Иллича трудно было себе представить, что слова можно использовать в качестве единиц обмена или как валюту. И уж совсем невозможно было вообразить, что из тех же символов, которыми мы пользуемся при обычном письме, будут созданы специальные знаковые системы (или языки), функцией которых станет агрегатирование ценности (Биткоин). Столь сложное обратное взаимодействие дискурса и финансов могло появиться только в постиндустриальную эру. К сожалению, Иван Иллич, умерший в 2002 году, не успел стать этому свидетелем.

Кому-то может показаться надуманной капитализирующая функция дискурса. Другие могут заметить, что безграничная меркантилизация всякого контента подрывает самые основы человеческой культуры, в которой значение многих слов всегда имело сакральное измерение («в начале было Слово…»). Наш подсознательный священный трепет перед печатным текстом выходит здесь на поверхность. Но этот атавизм времен премодерна неуместен в эпоху цифровых медиа. А старый алгоритм оценки опубликованных произведений, довлеющий над многими умами, доживает свои последние дни.

Покупая книги, мы оплачиваем тысячи слов авансом. Ведь мы обычно приобретаем книги до того, как их прочесть. Множество коммерческих текстов остаются нераспроданными, и мы «справедливо» считаем их авторов неудачниками. По умолчанию мы полагаем, что тысячи слов в непроданных книгах имеют нулевую ценность. Так бессознательно выявляет себя меркантильная ментальность рыночной экономики модерна.

В то же время мы ничего не имеем против тех, кто сколачивает весьма приличные деньги на совершенно некоммерческих текстах, написанных в далеком прошлом. Никого при этом не волнуют авторские права, ибо от древних авторов и костей не осталось. Все ныне известные священные книги давно распространяются на коммерческой основе. Часто мы платим гораздо больше за инфантильный комикс, чем за сакральный текст. Фактически печатное слово было десакрализовано тогда, когда появились первые книготорговцы. Модерн сделал ценность любого текста условной, нивелировав его сакральную суть монетизированной стоимостью. Постмодерн же претендует на возврат словам их безусловной ценности. Более того, он замахивается на большее, предлагая нам оценивать вещи вокруг при помощи дискурса.

Чтобы понять, как это работает, нужно почувствовать силу слова в конкретном контексте. Необходимо выяснить, сколько энергии может высвободить тот или иной дискурс. При этом следует помнить о самом процессе, позволяющем нам вообще воспринимать что-либо. Чтобы мир для нас существовал, мы вынуждены постоянно о нем думать. А думаем мы при помощи слов. Мы проговариваем мир, мы непрерывно артикулируем реальность. Язык является единственным творцом реальности и зеркалом бытия для человека, пусть даже кто-то с этим и не согласен.

В качестве иллюстрации давайте взглянем на то, как будет результировать реальность при смешении двух слов из нынешнего медийного дискурса. Важно заметить, что физический феномен, стоящий за обоими словами в нашем примере, останется неизменным. Сравним пару существительных – «ополченцы» и «террористы». В контексте нынешней войны на Украине свободный гражданин этой страны легко превращается в заключенного, если путает указанные существительные в дискурсе легального украинского политикума. Само собой разумеется, что результирующие реальности, стоящие за обоими статусами, отличаются кардинальным образом – свободный и зек. При этом те, кого назовут «ополченцами» или «террористами», останутся все теми же пророссийскими повстанцами из Донбасса. Но дело то в том, что официальная украинская пропаганда именует их исключительно террористами.

Любое политическое преследование исторически имело место тогда, когда некий частный дискурс вступал в противоречие с тем, что декларировалось на официальном уровне. Все мы хорошо знакомы с такими явлениями, как самиздат и подпольная литература, – они не являются изобретением постмодерна. Дискурс революционных организаций всегда считался некоммерческим. Активисты и революционеры направляли свой призыв массам, способным изменить определенный социальный порядок, что, в свою очередь, потенциально могло улучшить их экономическое положение (на этом, кстати, и погорели все социальные революции, к чему мы еще не раз вернемся далее).