Ольга Балла - Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Автор мыслит не столько географически – и даже не очень политически – сколько культурологически: модусами существования и самовоображения В каждом из выделенных регионов он видит отдельный модус славянского (да и не только славянского – см. главу о Косове с его албанским населением) существования. – Что ни область, то собственный его вариант, осуществление на местном этническом материале, его средствами и в рамках его возможностей той или иной темы (Болгария – «славянское царство», Косово – «славянский мираж», Босния и Герцеговина – «славянский намаз», Сербия – «славянское зеркало»…). Балканы – тема, существующая не иначе как во множестве вариаций. Шарый в названиях глав хоть и настаивает как будто, что все эти вариации – славянские, но на самом-то деле они надславянские, надэтничные.

Да, исследуемый регион занимает автора как явление, прежде всего, символическое (в том числе, и не в последнюю очередь, в его собственной голове); как – прямо говоря – миф. «Балканы всегда были и, наверное, навечно останутся непонятным для рационального ума мифологическим пространством». Излишне говорить, что мифологичность и непостижность рациональному уму – свойство исторических общностей вообще; во всяком случае, Шарый даёт увидеть, как миф о Балканах работает. Он показывает этот миф как предмет непосредственного, повседневного, чувственного проживания (взглянуть хотя бы хотя бы на вступление к книге с описанием того, как автор со товарищи карабкался на Олимп – одно из символических средоточий Европы). Это символичность, инкорпорированная как телесный опыт, оплаченная собственными усилиями.

Кроме того, Балканы интересуют его как символический фонд, как форма самоосмысления Европы, одно из условий и орудий этого самоосмысления. («Балканы», показывает Шарый, – это ещё и история европейского самопонимания, важная глава этой истории – а не одно из подстрочных примечаний к ней.) Теперь это орудие кажется нам совершенно необходимым, вопреки своему совсем недавнему происхождению – которое уже само по себе делает его проблематичным.

«Балканы» – исторически поздний конструкт (ещё каких-нибудь двести с небольшим лет назад, пишет Шарый, никто в Западной Европе и понятия не имел, что такое «Балканский полуостров» как самостоятельная цельность – не было такого концепта); в большой исторической перспективе – прямо-таки исчезающе-поздний: это ментальный и символический феномен Нового Времени, которое, в общем-то, едва успело закончиться как эпоха – психологическая, эмоциональная дистанция между ним и нами ещё не так велика. (Происхождение же общего имени региона – вполне случайно, – а ведь как закрепилось, какую обрело формообразующую, даже принудительную силу!) Следовательно, понятие «Балкан» – ещё не такое зрелое, как, может быть, стоило бы. Оно по сей день перенасыщено чувством актуальности – которое, как известно, не способствует взвешенности и объективности суждений.

Но таковы и сами Балканы. Здесь ещё ничего не закончилось, не устоялось. Тектонические плиты разъезжаются и теперь, мы слышим их гул и чувствуем толчки под ногами.

Венеция в русской поэзии: опыт антологии. 1888 — 1972 / Александр Соболев, Роман Тименчик. – М.: Новое литературное обозрение, 2019.

В самой подлинной Венеции,

Под балконом у Лукреции,

В позе дьявольски картинной,

Этак – боком, с мандолиной

Целый час себе стою

И – пою, пою, пою…

…как следует всякому честному туристу, вы будете кататься в гондоле, слушать серенады, глядеть, как горит огнями Лидо, как несказанны вокруг призраки Венеции. И всё будет вам нравиться, потому что лучше жить, когда всё нравится, хотя может быть серенады – только пошлые песенки и поёт их скверный хор, а гондольеры грубы и жуликоваты.

Нет, всё-таки никакой Венеции не существует. И то, что вот такая огромная книга – как будто вся целиком о ней, – лишнее тому доказательство. На самом деле никакое не лишнее, а совершенно необходимое – и небывалое до сих пор.

Действительно: при всём труднообозримом изобилии написанного о Венеции, об открытии, освоении и присвоении её русскими путешественниками, и стихов и прозы, и дневников и травелогов… – подобного издания до сих пор не бывало.

Давно уже есть и исследования по русской Венеции (по многим русским Венециям) – и интересующийся читатель найдёт отсылки к ним уже в первой вводной статье антологии. Здесь же – другое.