Владимир Леонов - «…Так исчезают заблуждения». Том II

Приносил жертву общественному мнению, которое презирает, высказал столько наглости, столько хвастовства и буйств в своих речах и в своих сочинениях, что вынужден был в прямом смысле сжечь однажды все корабли за собой, весь шлейф дел темных, подворотных, неудобоваримых… встать на путь покаяния и евангельского смирения перед Судьбой.

Перед нами предстает и хохотун Арлекино, и хвастун Полишинель, и забияка Скоромуш. Все в меру, гармонично, как и воздается Провидцу и Мистику от Творца:

Пушкин выторговал у судьбы и жизни одну привилегию – привилегия Феникса, возрождения и обновления – в доблести, в таланте, в победах, во всем, ибо новизна всегда возбуждает восхищение и желание: «…показывайся, как солнце, всякий раз в новом блеске» (библ.)

Как Гарун – ал -Рашид из сказочной «Тысячи и одной ночи» – снимал позолоченный кафтан и одевал платье простолюдина, и как французский суверен Франциск I – не брезговал привечать каликов, подавать милость нищим и ночевать в простой хижине, и как герой Бомарше – не заискивал перед сильными мира сего и не принимал от них подачек. И все это отражает в своих стихах, обвитых многомерными страстями.

Душой Мефистофеля – острый, дерзкий, горячий, испепеляющий, умещающий в себе и ад, и рай, и само небо, и всю землю, весь род людей и весь мир… поднимающий без робости и содрогания пестрый покров познания, чтобы увидеть его глубинный смысл – тайну египетской богини Изиды.

Позволю авторский рефрен к данному надвременному персонажу:

– Сказано – сделано, таков мой девиз – (Мефистофель)

– Вы меня извините, род человеческий, за такую щепетильность, но я привык считать время на столетия. Меньший вариант времени мне не выгоден. – (Мефистофель).

Пушкин – живое и видимое воплощение доктора Фауста – дерзновенный, могучий ум, который поставил перед собой цели, «чтоб равным стать отныне божеству» —

В. Гете (по легенде, подаривший Пушкину перо, которым было написано «Фауст»).

Позволю откровение Пушкина в своей интерпретации: « Все дело обстоит с идеалом, а он вечен, пока живет человек. И вечно будет стремится он к своему идеалу, к познанию себя и мира, побеждая душевные скорби и муки, побеждая раздираемые его сомнения. И будут говорит про него: «В нем живет дух Фауста! Дух Пушкина! Всепобеждающий дух познания! «О, верь словам моим. Властью высшей облечено отныне мое слово!».

Греческий мифологический Аид – обладатель волшебного шлема, делающего его невидимым, но осязаемо присутствующим в мыслях, эмоциях и настроениях.

Как- то само по себе поэтическое слово, сакральный голос Пушкина, звучащие с тех незримых рубежей, становятся частью человека, частью его сознания, частью его совести, частью счастливой и достойной жизни, не допускающей превращения личности в посредственность, ординарность, в экзистенционально трагическую фигуру, несущую в себе образ жалкого кондотьера и коллаборациониста: «Велик на малые дела»:

Детство и юность Пушкина – это годы скитаний и лишений, сродни юным годам венецианского кондотьера Коллеони Бартоломео, ставшего впоследствии главой Венецианской республики, его гипсовая голова сегодня украшает исторический фасад Венеции.

Пробившийся на литературный Олимп России с низов, с «нуля» он в чем-то повторение доблести и подвигов итальянского кондотьера Эразмо да Нарни по прозвищу Гаттамелата («сладкоречивая кошка»), конная статуя которого украшает Падую.

«То, чего не можешь получить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом и состоит и романтика и идиотизм человеческой жизни».

«Жить – значит мыслить». Эти слова Цицерона взял себе девизом Вольтером, а затем перенял и Пушкин.

В творчестве Пушкина чувствовалось нечто вулканическое, чудесное сочетание страстности и мудрости, чарующей любви к жизни и резкого осуждения ее пошлости, его трогательная нежность не боится сатирической улыбки, и весь он – чудо.