Всеволод Багно - «Дар особенный» - Художественный перевод в истории русской культуры

Уважение к труду переводчика было неотделимо от уважения к творцу художественного произведения, которое переводчик вознамерился воссоздать на родной для него почве. В 1809 году Жуковский декларировал: «Не опасаясь никакого возражения, мы позволим себе утверждать решительно, что подражатель-стихотворец может быть автором оригинальным, хотя бы он не написал и ничего собственного. Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник» [51]. Против подстрочного перевода в незавершенной статье 1836 года «О Мильтоне и Шатобриановом переводе “Потерянного рая”» выступил Пушкин: «Подстрочный перевод никогда не может быть верен. Каждый язык имеет свои обороты, свои условленные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами» [52].

Однако в равной степени необходимо воздать должное таким антиподам Жуковского, поборникам буквалистического перевода, как, например, А.А. Фет. Отстаивая необходимость сохранения оригинала во всех его формах, поэт утверждал: «Самая плохая фотография или шарманка доставляет более возможности познакомиться с Венерой Милосской, Мадонной или Нормой, чем всевозможные словесные описания. То же самое можно сказать и о переводах гениальных произведений. Счастлив переводчик, которому удалось хотя отчасти достигнуть той общей прелести формы, которая неразлучна с гениальным произведением; это высшее счастье и для него и для читателя. Но не в этом главная задача, а в возможной буквальности перевода; как бы последний ни казался тяжеловат и шероховат на новой почве чужого языка, читатель с чутьем всегда угадает в таком переводе силу оригинала, тогда как в переводе, гоняющемся за привычной и приятной читателю формой, последний большею частью читает переводчика, а не автора» [53]. Благодаря Фету и его сторонникам и последователям, к которым в ХХ веке принадлежали некоторые представители петербургско-ленинградской школы перевода, возникало динамическое напряжение между обеими тенденциями, благотворное для развития культуры.

С кончиной Толстого завершилось столетие великой русской классической литературы, начало которому положили первые стихи Пушкина, закончился некий культурный цикл. Начиналась новая эпоха в истории России, новая эпоха в истории русского художественного перевода. Переводная литература сыграла в России ХХ века несравнимо большую роль, чем в других странах Европы. Расцвету стихотворного перевода в России способствовало немало причин. Среди них особое значение имела насаждавшаяся советским режимом идея интернационализма, обеспечивавшая государственно и идеологически значимое положение художественного перевода. Одной из причин расцвета стихотворного перевода в России явилось «второе дыхание» русской рифмы в ХХ столетии, ибо только благодаря этому обстоятельству произведения, выходившие из-под пера представителей высокого искусства, имели шанс стать полноценными и выдающимися явлениями национальной культуры. Не меньшее значение имели и причины идейно-политического характера: цензура, идеологическое давление на деятелей культуры, беспрецедентные гонения в печати на свободное слово, вынуждавшие крупных поэтов с конца 1920-х годов чаще, чем они бы хотели, обращаться к переводу как источнику существования в условиях, когда оригинальное их творчество оказывалось под запретом. Тем самым обращение к инонациональным авторам оказывалось своеобразной переводческой «нишей», в которой, как это убедительно обосновал Е.Г. Эткинд, укрылись многие выдающиеся русские поэты – от Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Николая Заболоцкого и до Арсения Тарковского, Семена Липкина и Марии Петровых. Поэтому далеко не случайно первыми блестящими представителями золотого века художественного перевода в России оказались последние представители Серебряного века русской поэзии: Вяч. Иванов, Гумилев, Ахматова, Кузмин, Мандельштам, Пастернак, Цветаева [54].

Е.Г. Эткинд обратил также внимание и на следующую закономерность: по принципу сохранения энергии и духовной компенсации самые замечательные памятники переводческого искусства были созданы в самые тяжелые для общества и для культуры годы [55]. В период с 1934 по 1938 год, ознаменованный разгулом террора, выходят антология Бенедикта Лившица «От романтиков до сюрреалистов» (1934), «Ад» Данте в переводе Михаила Лозинского (1938), создаются переводы Осипа Мандельштама из Петрарки (конец 1933 – начало 1934 года), переводы Маршака из Бернса (1938–1939), переводы Юрия Тынянова из Гейне, «Гамлет» Лозинского (1933–1938). В период с 1948 по 1952 год, запомнившийся кампанией против космополитизма и «низкопоклонства перед Западом», Пастернак осуществляет свой перевод «Фауста» Гете (1949–1952), Маршак переводит сонеты Шекспира, Заболоцкий – грузинских поэтов, а также Гете и Шиллера. Существует «русская идея» Запада [56], еще ранее возникла «европейская идея» России, сформулированная и воплощенная Петром I. Но, как почти всегда бывает в подобных случаях, в основе взаимного интереса лежали без труда обнаруживаемые европейская мечта России и русская мечта Европы [57], претворяемые в идеи и практические шаги – в translatio всего, в чем была бытовая, эмоциональная, интеллектуальная и эстетическая потребность. История русской переводной художественной литературы является блестящим тому подтверждением.