Леонид Филиппов - Хуннизмы в чувашском и других языках мира

Чувашское прочтение и истолкование хуннской фразы IV в. н.э., оформленное в виде статьи, в апреле 2003 г. нами было отправлено в редакцию журнала «Вопросы языкознания» (М., АН СССР). Как полагается, статья была на внешней рецензии. Автор её (фамилия его по известной причине засекречена) предложенное в статье чувашское прочтение и истолкование хуннской фразы нашёл «чисто спекулятивным решением проблемы» и не заслуживающим внимания (рукопись; хранится в моём архиве). Им было сделано четыре замечания, они касаются прочтения и истолкования следующих слов хуннской фразы: kang , pou-kou , ti-li и tho-tang .

Относительно слова kang , прочитанного нами как хан (титул) [Филиппов, 2008, с. 286], рецензент, ссылаясь на Э. Дж. Пуллибланка, пишет: «…высший, или весьма высокий, титул при династии Тан (курсив мой. – Л.Ф .) у тюрок и в более раннее время у туюйхуней и жуань=жуаней транскрибировался как кэ=хань » (рукопись). Это простая констатация факта, имевшего место быть при династии Тан (618—907), а не в эпоху Хань (206 до н.э. – 220 гг. н.э.). Ханьские императоры свои письма к хуннским шаньюям, как правило, начинали словами: «Император почтительно спрашивает о здоровье великого шаньюя сюнну (курсив мой. – Л.Ф .)» [Материалы по истории сюнну…, 1968, с. 45]. Ханьцам был известен и титул хан , он в первый раз встречается под 261 г. до н.э.: «Гао-цзун, государь из Дома Тхан, говорит: нынешнее слово Хан соответствует древнему слову Шаньюй. Ганму. 261 (-й год н.э. – Л.Ф. )» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 167, прим. 4]. И слово хан вполне могло быть употреблено в хуннской фразе вместо слова шаньюй , тем более оно в ней занимает место после слова ti-li – ti-li-kang , которое нами рассматривается как имя хана [Филиппов, 2008, с. 282—283].

По поводу прочтения слова pou-kou как чувашское пуху «совет» рецензент заметил: «Чувашское пуху „собрание“ … ни в одном из чувашских источников не имеет значения „совет“» (рукопись). Но из этого вовсе не следует, что хуннское pou-kou не имело значения «совет»; тем более чувашские письменные источники не могут похвастаться древностью, а исходное значение слова, как известно, с течением времени может расширяться, сужаться, изменяться, забываться.

Слово ti-li сопоставляется нами с частью теле-/тиле – в румынском топониме Телеорман/Тилеорман , а не с компонентом deli – в староосманском и современном турецком deliorman (гл. 8 §8.3), а это, согласитесь, не одно и то же.

Часть хуннской фразы tho-tang в упомянутой статье читается как чувашское тытнă «держал» [Филиппов, 2008, с. 287—288]. И. Бенцинг её в форме *tugta «захватывать, арестовывать» сопоставляет с монгольским togta- «останавливать, задерживать», древнетюркским tut- «держать, брать» [цит. по: Зарубежная тюркология, 1986, вып. 1, с. 13; см. также Benzing, 1959]. Противоположной точки зрения придерживается рецензент. Он утверждает, что среднемонгольское и монгольское письменное toɤta= ~ togta = выступает в значении «останавливаться», но никак не «останавливать» или «задерживать» и что «нет ничего общего между указанным глаголом и древнетюркским tut =, собственное значение которого – „держать“, в смысле „хватать“, но не в смысле „собирать, созывать“» (рукопись). Ясно одно: хуннская фраза IV в. н.э. нуждается в дальнейших уточнениях, быть может, новых толкованиях.

Чувашская интерпретация хуннской фразы [Филиппов, 2008, с. 278—292] имеет право на существование, особенно если учесть предполагаемое генетическое родство хуннского и чувашского языков. Во всяком случае, её можно принять к сведению рядом с другими объяснениями.

Как уже говорилось, от хуннского языка мало что сохранилось и устанавливать хуннизмы в чувашском и некоторых языках Северо-Восточной Азии (включая Сибирь и Крайний Север), Средней Азии, Северного Кавказа, Восточного Закавказья и Европы, кажется, заведомо бессмысленное занятие. Понимая это, всё же предпримем попытку выявить их, возможно, она окажется небесполезной. Высказанные догадки и предположения не претендуют на бесспорность; возможно, некоторые из них покажутся слишком смелыми и будут подвергнуты критике, надеюсь, обоснованной и конструктивной. Исследователь вправе строить гипотезы и предположения, опираясь на известные исторические, лингвистические и иные факты. Гипотетичность суждений – не помеха, напротив, она будит исследовательскую мысль.

Начнём с корейского языка, от него перейдём к центрально-азиатским языкам (китайскому, монгольскому, древнетюркскому), далее – некоторым языкам Западной Сибири, Крайнего Севера, Средней Азии, Северного Кавказа, Восточного Закавказья и Европы, носители которых в определённый период своей этнической истории имели тесные контакты с хуннами, их потомками, о чём будет сказано в соответствующем месте. Этнические контакты, как известно, предполагают языковое взаимодействие.