Нурихан Киярова - Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Инзов, однако, не дал состояться и этой очередной дуэли – посадил беспокойного подчиненного под домашний арест – на две недели.

Продолжения дуэли не было, но еще долго после этого Пушкин говорил, что не решается ходить без оружия и, доставая пистолет, с хохотом показывал его на улице встречным знакомым.

В Кишиневе занимались топографической съемкой офицеры генерального штаба Валерий Тимофеевич Кек, Полторацкие Михаил Александрович и Алексей Павлович, а также Горчаков Владимир Александрович, с которыми поэт проводил много времени.

Один раз Михаил Полторацкий и Валерий Кек поссорились. И ссора вылилась в дуэль. Они должны были выехать в поле (место дуэли должно было состояться в так называемой малине, то есть, виноградники и сады за Кишинёвом).

Секундантом Кек взял Скартла Прункуло, молдавского помещика, а Полторацкий – Пушкина. Но в ходе обсуждения условий Пушкин, который неукоснительно соблюдал все дуэльные правила, не согласился с Прункуло в чем—то. Тот допустил обидное для него выражение. Пушкин объявил, что вызывает его на поединок. «Только после того, как решу с двумя с другими, с которыми дерусь», – добавил он. Но до дуэли все же не дошло – они помирились.

К концу марта 1822 года за обедом в доме Инзова Пушкин заспорил с Северином Потоцким по поводу крепостного права. Поэт горячился, не соглашался с мнением Потоцкого, и оба допустили оскорбительные выражения. Но все же Потоцкий признал его правоту. А Пушкин сказал: «Если бы он не уступил, схлопотал бы пощечину и тогда, точно, дуэли ему не миновать!».

В июне 1822 года отставной штабс-капитан Рутковский за обедом у Инзова рассказал о граде весом в три фунта 1 1 3 фунта – это ок. 1368 граммов. . Пушкин расхохотался ему в лицо, говоря, что такого не бывает. Отставной штабс—капитан вызвал Пушкина на дуэль. Но Иван Никитич Инзов предотвратил поединок, в очередной раз посадив поэта под домашний арест.

В Кишиневе Александр Пушкин обедал обычно у генерала Бологовского. Дмитрий Николаевич собирал у себя общество самое разнообразное и сюда его влекло – темы разговоров вызывали у него большой интерес.

В числе лиц, иногда приглашавшихся к генералу, были два брата – Дмитрий и Иван Руссо. Пушкин встречал их еще у Крупянского, Земфираки, или Стамо и, реже, у Липранди.

Братьев обычно звали Дино и Янко – оба довольно оригинальные люди, с хорошим состоянием.

Старший, Дмитрий Яковлевич, был женат и постоянно жил в деревне, а зимой иногда появлялся в Кишинев. Только здесь, начиная носить европейский костюм, он забывал оставить деревенские привычки дома. И, кроме молдавского языка, не знал никакого другого. В общем, был в обществе медведь медведем.

Пушкин, наблюдая за ним с особым интересом, потом говорил, что вновь завоеванные народы должны благоговеть, каждый по своему разуму, перед царем, припоминая случай, рассказанный ему, как Руссо однажды переколотил приготовленные для мельницы дубовые дрова, чтобы обогреть царя особыми дровами, а не обыкновенными…

Младший брат Дмитрия, Янко Руссо, местный писатель, говорил по-французски – провел пятнадцать лет за границей, и, в основном, в Париже! Земляки гордились им.

Ивану Яковлевичу было около тридцати лет, тучный, с широким и самодовольным лицом, одевался, хоть и не модно, но опрятно. Ходил всегда с тростью – под предлогом раны в ноге, будто бы полученной им на поединке во Франции.

Разговаривал тихо, с расстановкой. Обычно избегал застольные разговоры, боясь попасть впросак. Но любезничал с женщинами. В карты не играл и вина не пил.

Он не был начитан, но, вытвердив имена нескольких французских авторов, умел пускать местным вельможам пыль в глаза. И Александр Пушкин сразу почувствовал к нему антипатию за лицемерие и, как человек, открытый нараспашку, не смог этого скрыть. И чем он больше встречался с Янко, тем больше не мог равнодушно переносить его присутствия рядом.

Однажды Бологовский в очередной раз пригласил к себе местного поэта Стамати, когда там должны были находиться и Пушкин с Руссо. Генерал за столом специально принялся расточать похвалы Янко, что очень нравилось Стамати и его двум-трем бывшим здесь же молдаванам.

Александр Пушкин, хоть и видел, что Бологовский все это произносит с долей шутки, понял, что хочет, чтоб и он выразил свое мнение и уже вертелся от нетерпения на стуле. И чем дальше Дмитрий Николаевич расточал комплименты Руссо, тем больше Александр пунцовел. Генерал, обратясь к Стамати, произнес: