Леонид Фризман - Остроумный Основьяненко

В том же письме Квитка сообщал Плетневу: «В „Отечественных записках“ явится скоро „Пан Халявский“. Это начало и отдано еще до поступления моего в покровительство Ваше» [109]. Он говорит об этом в несколько извиняющемся тоне, потому что между «Отечественными записками» и «Современником» имела место определенная конкуренция за возможность публиковать Квитку. Краевский писал ему: «Ваши „Пан Халявский“ и „Головатый“ остаются навсегда памятниками русской литературы, не забудут их и читатели» [110]. Но Плетнев, уже напечатавший к тому времени автоперевод «Маруси», явно был ближе Квитке, который именно с ним обсуждал планы дальнейшей работы над романом.

К 9 марта 1840 г. роман был закончен, и в письме, датированном этим числом, он находится в центре внимания. «При сем является „Пан Халявский“ в 2-х частях в полное распоряжение Ваше, почтеннейший друг наш Петр Александрович! Что Вы об нем скажете и каковым его найдете, мне очень интересно. Я же должен Вам объяснить, что (оставляя в стороне 1-ю часть, которая была напечатана в две части в „Отечественных записках“) вся вторая часть напечатана из доходивших до меня рассказов чудаков» [111].

Не будем принимать всерьез использованное Квиткой слово «чудаки». Как явствует из последующего, Квитка многократно и неустанно подтверждает именно достоверность написанного в романе, опору его содержания на факты действительности: «Первое влюбление – и за нами, грешными, было. Надгробная речь ходит по рукам как подлинное сочинение одного здесь известного протопопа. Насильное взятие в службу панычей и уход их оттуда хотя бы и без чина – это все здешние события, еще вспоминаемые стариками. Поездка в Петербург, угощение – и именно в Туле, пребывание в столице, понятие о городе, театре и все проделки, там сделанные, – все это с жаром рассказывает здешний чудак как все с ним случившееся. Раздел с братьями так бывает обыкновенно, я сам разбирал библиотеку, где всё третьи и шестые томы были, и владелец их как непререкаемый факт представлял мне, что иначе нельзя было получить: я-де был третий брат. Разломание лестниц случилось точно – и все былое. Заключение и папаша, и мамаша – это от избытка досады…» [112]«Иными словами, все, что вы прочтете, почтеннейший Петр Александрович, – чистая правда». Но и это Квитке кажется недостаточным: он советуется с Плетневым, не нужно ли дополнительных сведений на этот счет: «каких примечаний насчет некоторых приключений».

Упоминания о «Халявском» встречаются в последующих письмах неоднократно, но они не очень значимы и подтверждают главным образом тот факт, что писатель помнил о нем постоянно. Можно напомнить фразу из письма от 26 октября 1840 г., содержащую просьбу не подвергать роман взыскательной критике: «Попадется на зубки Ваши – пощадите его, сердечушку!» [113]

Роман начинается словами: «Тьфу ты, пропасть, как я посмотрю! – Не наудивляешься, право, как свет изменяется!.. Да во всем, и в просвещении, и в обхождении, и во вкусе, и в политике, так что не успеешь приглядеться к чему-нибудь, смотри – уже опять новое». Первая фраза с небольшим изменением повторяется и в самом конце, так что эта мысль словно окаймляет роман, приобретая в нем некую стержневую роль.

Вовсе немудреная, можно сказать, самоочевидная истина: все вокруг меняется – становится лейтмотивом всех рассуждений повествователя, он вкладывает ее в наше сознание неторопливо, многообразно и основательно. Сначала совсем пустяк: соседка перекрасила дом, был обмазан желтой глиной, стал белый, как бумага. Потом погоня за просвещением, об этом в дальнейшем предстоят серьезные разговоры. Но пока речь, оказывается, не о просвещении, а об освещении: дяденька Фома Лукич не любил темноты: и дом затеял о двадцати окнах, и на количестве свечей экономить не любил. Перемены в «образовании» сводятся к тому, что «образ и подобие» у нынешних панычей не те, что были у их отцов. Изменились прически – изменилось образование. И «политика» выражается в том, как стали подходить к ручкам барышень: «политика того требует, а теперь и политика изменилася!»

Сопоставление нынешнего с прошедшим побуждает нашего героя описать главнейшие периоды своей жизни и случаи, с ним встречавшиеся: «это будет старости в наслаждение, а юности в наставление». Чтобы мы не забывали, что трактовка изображаемых событий производится по шкале ценностей, сложившейся в прошлом, наш Трофимка (Трофимушка, Трушко), как бы по усвоенному с детства обычаю, все глаголы, используемые применительно к «батеньке» и «маменьке», неизменно ставит во множественном числе: «…Чего бы только батенька ни пожелали, ни потребовали, ни приказали, маменька, как законная жена, повиновались, спешили исполнить во всей точности требуемое и приказываемое, даже и в мыслях не ворча на батеньку».