Георгий Чистяков - Беседы о литературе - Восток

В беседе о Герцене и Печерине отец Георгий вспоминает о внимании Церкви к русской литературе: «Забывается о том, что русская литература всегда была оберегаема православной Церковью, и что митрополит Филарет, которого мы теперь почитаем в лике святых, с заботой и бережно относился к русской литературе, читал и журналы и всех русских писателей. Он самым высоким образом оценивал писателей, причем не вдавался в подробности: кто ходит в церковь, а кто не ходит, кто бывает на исповеди, а кто нет, кто причащается, а кто причащался последний раз в юности».

В беседах об отлучении Льва Толстого говорится и о почитателях писателя в среде русской православной Церкви, таких как святитель Лука (Войно-Ясенецкий), писавший: «Лев Толстой был для меня в полном смысле слова духовным отцом», или как владыка Иоанн (Шаховской), посвятивший Толстому значительную часть своей книги о русской интеллигенции. Но не забывает отец Георгий упомянуть и гонителей Толстого, например, архиепископа Никона (Рождественского), судившего о писателе «жестко, схоластически, безжалостно, как-то без Бога в сердце».

В творчестве поэтов, знакомых всем с детства, из которых помнят главным образом пейзажную лирику, таких, как Майков и Фет, Г.П.Чистяков акцентирует внимание на том, чем их поминают далеко не в первую очередь: в случае первого – на переводах из новогреческой, в случае второго – на переводах из древнеримской поэзии. Стихи Жемчужникова отец Георгий комментирует, сопоставляя их с литургическим текстом.

В книге немало параллелей между предметом беседы и современностью (т. е. девяностыми годами XX века), не менее актуальных и в наши дни. Например, цитируются классические строки А.К.Толстого из стихотворного послания к М.Н.Лонгинову:

И дальше говорится: «Не только Лонгинов, но и очень многие его современники из тогдашнего консервативного лагеря пытались (и теперь мы часто пытаемся) ограничивать, весьма смело и дерзновенно, “всесторонность Божьей власти”, забывая это предупреждение поэта».

Кажется, сегодня эти строки стали еще актуальнее…

Раздел «Приложение» призван помочь читателю составить максимально полное представление о личности Георгия Петровича Чистякова, человека не только чрезвычайно эрудированного, но и чрезвычайно пылкого и увлекающегося, и к тому же очень остро чувствующего и красоту, и радость, и трагизм окружающей жизни. Одну тетрадь записок Г.П.Чистяков, вслед за Паскалем, к которому не был равнодушен, называет «Pensées» и говорит об этих «Мыслях», что они – «неплохой автопортрет».

В своих записках Чистяков предстает не просто эрудитом-гуманитарием, но человеком, для которого любимые авторы – не фигуры более или менее далекого прошлого, а дорогие люди, почти друзья. Не случайно в «Pensées» он сравнивает себя с аббатом Бертраном Капмартеном де Шопи: «Но только лишь разговор касался Горация, аббат тут же преображался: Horatius был для него не просто поэтом отдаленной эпохи, а живым человеком, с которым он был на короткую ногу. Казалось, будто аббат только что возвратился с прогулки из Тибура, где он долго и много беседовал со своим приятелем» (отрывок 52). В записках Георгий Петрович и сам упоминает Горация как близкого и любимого собеседника. И таких собеседников у него много и среди древних, и среди новых, и среди европейских, и среди русских писателей.

Отношение к литературе, особенно к поэзии, у автора записок очень личное. Это прекрасно видно из «Pensées». Сразу после эпиграфа идет следующая заметка: «Здесь 59 отрывков; некоторые (40–44) очень неудачны, но в целом эта тетрадка представляет собой неплохой автопортрет. Г.Чистяков ».

Указанные автором пять отрывков посвящены поэзии, прежде всего, русской. Вот отрывок 44, посвященный преемственности древнеримской, французской и русской поэзии: «Русская поэзия в XVIII веке возникла как слепок с французской (Ломоносов сразу занял место Франсуа Малерба, Княжнин – Корнеля и Расина, Карамзин – аббата Делиля, а Батюшков – Эвариста Парни). Французская поэзия в свою очередь была вскормлена римской, а современная русская поэзия выросла исключительно на том фундаменте, который был заложен в XVIII веке, вот откуда ее языческая природа. Беда таким образом заключается в том, что поэзия пришла к нам из языческого Рима, а не из православной Эллады. Гораций, а не преп. Ефрем или Андрей Критский стояли у ее колыбели. Можно утешать себя только тем, что Пушкин к концу жизни, возможно, понял это и по этой причине, не случайно, написал “Отцов-пустынников”. 16.VI.1982 ».