Александр Ливергант - Викторианки

И пристрастны не только к себе, но и к своим «сосестрам» по перу. «Точное воспроизведение обыденных лиц… ни одного яркого образа, – пишет об Остен Шарлотта Бронте. – Возможно, она разумна, правдива… но до величия ей далеко… Ее творчество напоминает мне обнесенный высоким забором, тщательно обработанный сад с бордюром и изящными цветами… Мне бы не хотелось жить с ее леди и джентльменами в их изысканных, наглухо запертых особняках».

Чем же женское лицо отличается от мужского?

Богатым воображением? Едва ли; прав рецензент «Британского критика», который отказывает Джейн Остен в воображении, бурной фантазии: «Воображение – не самая сильная сторона ее дарования». И не только ее, на это же обращали внимание и критики, причем вполне доброжелательные, рецензировавшие романы Джордж Элиот, в том числе и «Миддлмарч».

Повышенным чувством моральной ответственности? Но чувство это, утонченность, решительность моральных суждений характерны для многих крупных викторианцев обоего пола.

Занимательностью, фабульностью, тем, что англичане называют «thrill»? Но в этом и Остен, и Шарлотта Бронте, и тем более Джордж Элиот, которая с присущим ей здравомыслием во главу углу ставит не увлекательность произведения, а его правдивость (truth to nature), «проникновение в глубины обычной жизни», заметно уступают и позднему Диккенсу, и Уилки Коллинзу. Приметы готического романа в книгах викторианок, особенно сестер Бронте, отыскать не сложно, но от «романа тайны» («mystery novel») они далеки, им не до разгадки преступлений, к жизни они относятся серьезно и развлекать читателя не склонны.

Сентиментальностью, повышенной эмоциональностью? Но романы Джейн Остен и Джордж Элиот чувствительными никак не назовешь; более трезвого, рассудочного, «без романтических затей» взгляда на английское общество середины позапрошлого века не отыщешь даже у Теккерея, не говоря уж об эмоциональном, увлекающемся Диккенсе.

Орнаментальностью, многословием? И тоже нет: Диккенс, да и скептик Теккерей, не говоря уж о таком «массовом» авторе, как Эдуард Бульвер-Литтон, куда красочнее, многословнее.

Разница между «мужским» и «женским» романом, как кажется, заметнее всего в трактовке героев, а вернее – героинь. Викторианки при всей несхожести выводят на авансцену свой идеал – женщину, с себя списанную, – решительную, мужественную, начитанную, способную справиться с иллюзиями, за себя постоять, распорядиться своей судьбой, а заодно и судьбой своих близких. Сказала же Шарлотта Бронте: «Когда я пишу о женщинах, я больше в себе уверена». Не эти ли черты объединяют столь разных героинь, как Элизабет Беннетт, Джейн Эйр, Мэгги Талливер и Доротея Брукс?

И их создательниц, которые заявляют о себе, не желая считаться с викторианским общественным укладом, с жестким моральным императивом, уготовившими им скромное место на церковной скамье, в кухне, в детской, в лавке по соседству, за шитьем или за роялем.

И которые, как сказано в Прелюдии к «Миддлмарчу», «пытаются сохранить благородную гармонию между своими мыслями и делами».

Представим себе контурную карту мира, где заштрихованы лишь острова в Океании, а материки так и остались контурными. То же и с биографией «непревзойденной Джейн»: в жизнеописаниях создательницы современного романа, как нередко называют ныне, с легкой руки Вальтера Скотта, Джейн Остен, фактов куда меньше, чем домыслов, ответов куда меньше, чем вопросов.

О ее родителях, братьях и сестре, о доходах семьи, о быте и обычаях пасторского дома, где Джейн прожила четверть века и написала три романа из шести, о городах и поместьях многочисленных родственников, где Остенам, с их охотой (и необходимостью) к перемене мест, довелось жить, о нравах георгианской эпохи мы знаем – в том числе и из ее книг – гораздо больше и лучше, чем о ней самой.

Почин подобному «перекосу» задан был уже в первой биографии Остен, написанной через сто лет после ее рождения, в семидесятые годы позапрошлого века, сыном Джеймса Остена, старшего брата Джейн, Джеймсом Эдвардом Остеном-Ли. И показательно названной: «Памяти Джейн Остен, и другие семейные воспоминания» („A Memoir of Jane Austen and Other Family Recollections“). Вот и в дальнейших жизнеописаниях автора «Эммы» и «Гордости и предубеждения», в том числе и совсем недавних [1] См. Worsley Lucy. Jane Austen at Home. A Biography. L., Hodder and Stoughton, 2017. , «другие семейные воспоминания» оттесняют историю жизни писательницы на второй план.