Андрей Яценко - Противоречия в романе «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова

Поэтому, конечно же, более точным было бы указание автором перед словами об удивлении представителей нечистой силы добавлять «деланно, фальшиво, притворно» и т.д.

Но в таком случае произведение лишается еще одного элемента противоречивости (как, например, одновременное существование и планирования, и спонтанности), а, следовательно, запутанности, что добавляет роману таинственности и потусторонности.

Михаил Булгаков на протяжении всего романа выдерживал особенность голоса Азазелло, тот гнусавил.

„– Я, – вступил в разговор этот новый, – вообще не понимаю, как он попал в директора, – рыжий гнусавилвсе больше и больше, – он такой же директор, как я архиерей!»“ (глава 7 «Нехорошая квартирка»)

«– Иван Савельевич (Варенуха)? – осведомилась трубка препротивным гнусавымголосом».

«– А ты все-таки побежал? Дай сюда портфель, гад! – тем самым гнусавым голосом, что был слышен в телефоне, крикнул второй и выдрал портфель из трясущихся рук Варенухи». (глава 10 «Вести из Ялты»)

В главе 18-й («Неудачные визитеры») когда дядя Михаила Берлиоза вошел в переднюю, то встретил там кота, который вызвал Азазелло.

«На его зов в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий, обтянутый черным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, рыжий, с желтым клыком, с бельмом на левом глазу.

<���…>

– Поплавский, – тихо прогнусилвошедший, – надеюсь, уже все понятно?»

Гнусавить – означает говорить в нос. Здесь звук идет вверх. А вот в кабинете профессора Кузьмина Азазелло предстал в облике медсестры, и на него явно указывает клык изо рта. И теперь он стал говорить басом, т.е. звук голоса пошел вниз.

«За столом этим сидела в косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью на ней: «Пиявки». Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был мужской, кривой, до ушей, с одним клыком.Глаза у сестры были мертвые.

– Денежки я приберу, – мужским басомсказала сестра, – нечего им тут валяться. – Сгребла птичьей лапой этикетки и стала таять в воздухе».

В дальнейшем в романе Азазелло продолжал гнусавить.

«– Королева в восхищении, – гнусилза спиною Азазелло». (глава 23 «Великий бал у сатаны»)

«– Я говорю, – прогнусилтот (Азазелло – А.Я.), – что тебя (Бегемота – А.Я.) хорошо было бы утопить».

«– Вы хотели переехать в его комнаты? – как можно задушевнее прогнусилАзазелло». (глава 24 «Извлечение мастера»)

Таким образом, на протяжении всего романа Азазелло гнусавил, и только в образе сестры милосердия в кабинете профессора Кузьмина Азазелло говорил басом.

Во второй главе романа («Понтий Пилат») Иешуа изображается так: «И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта– ссадина с запекшейся кровью». А затем, далее по тексту «Он (Понтий Пилат – А.Я.) смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображеннымпобоями лицом…» Синяк под глазом и ссадина в углу рта никак не тянут на побои обезобразившие лицо.

Но это определение будет повторяться автором и в дальнейшем. «Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, – прокуратор указал на изуродованноелицо Иешуа, – тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда – все они добрые люди?»

Только когда автор пишет о лице Иешуа в Эпилоге, он прав. «От постели (профессора Понырева – А.Я.) к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображеннымлицом».

Конечно же, синяк и ссадина, доставшиеся Иешуа при задержании, не могут называться побоями, обезобразившие его лицо. Но далее в главе 16-й («Казнь») есть обстоятельство, которое в отличие от побоев действительно могло обезобразить лицо Иешуа до неузнаваемости.