Сборник - Проблемы литератур Дальнего Востока. Труды IX международной научной конференции

Благодаря этому его страсть к древнекитайской культуре, его уважение и интерес к ней росли день от дня. В путевых заметках «В Старом Китае: Дневники путешествия 1907 г.» Алексеев пишет: «Я потрясен величием человеческой культуры и человеческого искусства. Да, китайское искусство – это мировое искусство, и, как совершенно новое явление, оно может оказать огромное влияние на западную культуру. Хотя оно сильно отличается от западного, в то же время оно является искусством столь же универсальным и преисполненным гуманистического духа. Когда китайское искусство, со всей его мощью и необъятными возможностями, столкнется с западным, родится нечто новое, невиданное, что потрясет всех нас» [13, с. 68–69]. Это благоговение перед китайской культурой и любовь к ней позволили ему перебороть заносчивость и предубеждения, которые на протяжении многих лет были свойственны западным ученым, и дали ему возможность всерьез приняться за исследование тайн и сути китайской культуры.

В многолетних исследованиях «Ляо Чжая» Алексеевым движет та же страсть. В «Предисловии переводчика» к сборнику «Лисьи чары», опубликованному в 1922 г., Алексеев пишет: «Выпускаемая книжка, конечно, фактически обращается к любому человеку, умеющему читать, но достоинство ее обращено только к тем, кто любит новое; кто всей душой стремится в новый мир человеческих чувств, переживаний, образов и слов; кто знает цену новому знакомству, новому проникновению в новые тайны человеческой души» [8, с. 17–18]. В многократном повторении слова «новый» выражается энтузиазм Алексеева, его благоговение перед китайской культурой и китайской мудростью.

Алексеев и другие представители российской культурной элиты Серебряного века активно впитывали и заимствовали традиции восточного, и в особенности китайского, искусства. Это свидетельствует о том, что культурное влияние и обмен между народами Запада и Востока всегда были взаимны. Это также позволяет нам увидеть уникальную ценность давних традиций восточного искусства, поддерживает нашу национальную гордость и веру в себя, укрепляет уверенность в возможности диалога с западной культурой.

В то же время национальные культурные традиции должны идти в ногу со временем, должны постоянно обновляться и развиваться, впитывать достижения всех мировых культур, и только так они сохранят свою молодость и жизненную силу. И здесь глубокое уважение Алексеева к восточной культуре, его горячий интерес, его манера общаться на равных и жадно узнавать новое – прекрасный пример для подражания.

Четвертая причина, по которой академик Алексеев посвятил все свои силы переводу и исследованию «Ляо Чжая», связана с его личным опытом и жизненными обстоятельствами, которые во многом перекликаются с судьбой Пу Сунлина, «Господина Ляо Чжая». Это его личный диалог с Пу Сунлином сквозь время и пространство. Прежде всего, необходимо обратиться к сделанному Алексеевым переводу собственно названия – «Ляо Чжай». Принято считать, что Ляо Чжай – это псевдоним Пу Сунлина. «Ляо» ( liáo , 聊) значит «общаться». Китаеведы следующего поколения, занимавшиеся исследованиями «Ляо Чжая», переводили псевдоним как «кабинет Разговорчивого» – этот перевод использует, к примеру, П. М. Устин [6] Устин Петр Матвеевич (р. 1925), в 1952 г. окончил Московский институт востоковедения, с 1952 по 1954 г. был преподавателем Московского института востоковедения, 1955–1957 гг. работал в китайской газете «Юибао». В 1960 г. стал преподавателем Института стран Азии и Африки МГУ, 17 мая 1966 г. защитил кандидатскую диссертацию по теме «Новеллы Пу Сунлина». в своей монографии «Пу Сунлин и его новеллы», вышедшей в 1981 г. Однако у Алексеева было свое толкование происхождения имени Ляо Чжай. В его статье «Трагедия конфуцианской личности и мандаринской идеологии в новеллах Ляо Чжая» [14], написанной в 1934 г., есть примечание, в котором указывается, что используемый в псевдониме иероглиф «Ляо» ( liáo , 聊), возможно, имеет смысловую связь с выражениями «ляо фу эр эр» ( liáo fù ěr ěr , 聊复尔尔) – «пусть хоть так», или «ляо и цянь нянь» ( liáo yǐ qiǎn nián , 聊以 遣年) – «как-нибудь бы еще протянуть». Алексеев также упоминает стих Ван Шичжэня «Си ти Пу шэн Ляо Чжай цзюань хоу» («В шутку пишу на обороте “Ляо Чжая” господина Пу»): «Хочешь верь, хочешь нет, под заросшим лозою навесом укрывшись от нитей дождя, не желает вести больше праздных речей о вопросах людских, жаждет слушать лишь песни таинственных сил средь осенних могил» [14]. По мнению Алексеева, эти строки точно отражают настроение, в котором в те годы пребывал Пу Сунлин. В предисловии к сборнику «Рассказы о людях необычайных», опубликованному в 1937 г., Алексеев переводит псевдоним «Ляо Чжай» как «кабинет Неизбежного» и поясняет выбор слова «неизбежный» следующим образом: «…для человека, которому не везет, но который хотел бы не подчиняться року» [8, с. 456]. Видно, насколько глубоко Алексеев погружается в поиски скрытого смысла псевдонима Пу Сунлина. Логике его толкования соответствует и заглавие наиболее полного русского сборника переводов «Ляо Чжая», опубликованного в 2000 г. центром «Петербургское востоковедение» – «Странные истории из Кабинета Неудачника».