Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

…Я начал писать романы о море, потому что я видел море. В этих [моих] ранних романах («Саламандра», «Атар-Гулль», «Стража в Коат-Ван» и др.) сказались политические и философские идеи, коренным образом противоположные тем убеждениям, которых я стал придерживаться с 1844 года («Парижские тайны»); наверное, было бы интересно проследить, через какие изменения моего интеллекта, а также моих занятий, мыслей, вкусов и знакомств… – от твердой веры в религиозные и абсолютистские доктрины, воплощенные в трудах Бональда [235], [Жозефа] де Местра и Ламенне [236](«De l’indifférence en matière de religion» [ «О безразличии в вопросах религии»]), моих тогдашних учителей, – я пришел, руководимый лишь чувством справедливости, истины и добра, к вере в демократическую и социальную республику [237].

От легитимизма в политике, от дендизма в личной и общественной жизни, от сатанизма в эстетике – Эжен Сю пришел к вере в социализм. Каков был этот социализм? Из знакомства с биографией писателя можно заключить, что сначала на него повлияла встреча с культурным и политически зрелым представителем рабочего класса: его классовое сознание, нравственность, простота и революционное горение подвигли Эжена Сю на чисто эмоциональное приятие его веры. Есть основания полагать, что на первых порах социализм был для Эжена Сю всего лишь новым и возбуждающим способом проявления его эксцентричного дендизма. В начале Тайн еще сказывается вкус Эжена Сю к сатанинскому, к болезненным ситуациям, к ужасному и гротескному. Он описывает грязные притоны на острове Ситэ и передает арго парижских низов, но при этом все время просит у читателей прощения за те ужасы и нищету, о которых говорит, – значит, он по-прежнему полагает, что обращается к аристократической и буржуазной читательской аудитории, готовой испытывать острые ощущения, но не имеющей ничего общего с героями романа. Однако по мере продолжения романа, по мере его публикации, эпизод за эпизодом, в «Журнал де Деба», Эжен Сю испытывал все большее и большее влияние читательского восприятия. Классы, о которых он писал, стали классами, для которых он писал. Автор неожиданно был возведен в ранг поэта пролетариата, того самого пролетариата, о котором шла речь в книге. По мере того как общественное одобрение романа росло, Эжен Сю все больше проникался теми чувствами, которые сам же своим романом и возбудил. Как заметил Жан-Луи Бори [238], «роман популярный (по замыслу), становясь популярным (в смысле – успешным), становится популярным [т. е. «народным» или «популистским»] и в том, что касается его идей и формы» [239].

В третьей части романа Эжен Сю уже предлагает рецепты общественных реформ (образцовая ферма в деревне Букеваль); в пятой части действие романа замедляется и уступает место длинным назидательным отступлениям и «революционным» проектам (хотя, как увидим, на самом деле это проекты реформистские); ближе к концу романа подобные отступления становятся все более и более частыми, почти невыносимыми. С разворачиванием сюжета и эссеистических рассуждений новая идеологическая позиция Эжена Сю становится ясной. Тайны раскрывают читателям вот какую тайну: несправедливые общественные условия вместе с нищетой порождают преступления. Если умерить нищету, если перевоспитать сидящего в тюрьме преступника, спасти добродетельную девушку из лап богатого соблазнителя, избавить честного работника от долговой кабалы, всем дать шанс искупления и оказать помощь в духе христианского братства, – тогда мир станет лучше. Зло – это только социальное зло. Книга, которая вначале могла бы быть названа «Гангстерским эпосом», завершается как «Эпос о несчастном работнике» и как «Учебник искупления». Конечно, такой подход нельзя назвать «революционным» в том смысле, в каком мы употребляем данное слово со времен пришествия марксизма. Тем не менее взгляды Эжена Сю вызвали возмущенную реакцию консервативной парижской прессы, хотя иные, более проницательные, критики сразу разглядели буржуазную ограниченность этого так называемого социализма.

В своем эссе о Тайнах, написанном после того, как роман был переведен на английский язык, Эдгар По заметил:

«Усматривать в романе Сю философские мотивы – в высшей степени абсурдно. Первая и, по сути дела, единственная цель автора – сделать увлекательную и поэтому хорошо продаваемую книгу. Лицемерная болтовня (иногда прикрытая, а иногда и открытая) об улучшении общества и т. д. – это всего лишь обычный трюк, с помощью которого писатели надеются придать страницам своих книг вид достоинства или утилитаризма, чтобы позолотить пилюлю распущенности» [240].