Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

И еще можно вспомнить, что идея покрасить человеческое тело золотой краской возникает в одной из книг Дмитрия Мережковского (только в названном случае злодеяние это совершает не Голдфингер [327], а Леонардо да Винчи [328]).

Могут возразить, что Флеминг вряд ли был столь начитан. В таком случае придется предположить, что, и образованием, и психологическим настроем связанный с миром XIX века, он воспроизводил его нормы и вкус, сам того не осознавая; что он как бы вновь изобретал приемы, заимствуя их «из воздуха».

Однако кажется более вероятным, что с тем же практичным цинизмом, с каким он складывал свои сюжеты из архетипических оппозиций, Флеминг решил, что в сфере воображаемого можно вернуть современного читателя к большому роману-фельетону XIX в. Отталкиваясь от обычности и нормальности – не только Эркюля Пуаро [329], но даже Сэма Спэйда [330]и Майкла Шэйна [331], служителей цивилизованного и предвидимого насилия, – он возродил фантазию и приемы, сделавшие знаменитыми Рокамболя [332]и Рультабия [333], Фантомаса и Фу Манчжу [334]. Может быть, он пошел и еще дальше, к истокам неистового романтизма и его болезненным ответвлениям. Подборка характеров и ситуаций из романов Флеминга могла бы выглядеть как глава из книги Марио Праца [335]«Плоть, смерть и дьявол».

Злодеи у Флеминга с их красноватым блеском глаз и бледными губами напоминают барочный архетип Сатаны – так, как он представлен в поэзии Джамбаттисты Марино (далее линия преемственности идет через Мильтона к романтикам поколения les ténébreux [336]):

Разница, однако, в том, что Флеминг неосознанно раздвоил эти характеристики зловещего красавца (del bel tenebroso): очарование и жестокость, чувственность и безжалостность поделены между образами Злодея и Бонда.

И Злодею и Бонду приданы черты, свойственные Скедони Анны Радклиф [338], Амброзио [339]М. Г. Льюиса, а также Корсару и Гяуру Байрона. Любить и страдать – это судьба Бонда, так же как и судьба Рене у Шатобриана [340]: «В нем все было фатально, даже само счастье…» [341]. А Злодей, подобно Рене, «заброшен в этот мир, как великое бедствие, – и его зловещее влияние распространяется на тех, кто его окружает» [342].

Злодей, соединяющий в себе злое начало со способностью привлекать и увлекать за собой людей, – это Вампир. Так, Блофелд обладает почти всеми характеристиками Вампира Мериме («…Кто может противиться его очаровывающему взгляду?.. Улыбаются окровавленные губы, словно у спящего человека, мучимого нечистой страстью…» [343]). Философия Блофелда, особенно тот ее вариант, который он излагает в своем саду пыток («Живешь лишь дважды»), – это в чистом виде философия Божественного Маркиза [344], может быть, воспринятая через посредничество «Мельмота» Мэтьюрина [345]. А описание удовольствия, которое Рэд Грант получал от убийств («Из России с любовью»), – это небольшой трактат о садизме. Правда, и Рэд Грант, и Блофелд (по крайней мере, в последнем романе, где он творит зло не ради выгоды, а из чистой жестокости) представлены как случаи патологические. И это естественно: время вносит свои поправки. З. Фрейд и Р. Крафт-Эбинг [346]прожили свои жизни не зря.

Нет необходимости много говорить о мотиве смакования пыток в романах Флеминга. Стоит лишь вспомнить те страницы «Интимных дневников» («Journaux intimes») Шарля Бодлера, где он пишет об эротическом потенциале мучений. Нет, наверное, необходимости и вновь говорить о сходстве образов Голдфингера, Блофелда, мистера Бига, доктора Ноу – и образов различных сверхчеловеков в массовой литературе. Но не стоит забывать, что и у самого Бонда есть общие с ними черты. Здесь уместно сравнить описания нашего героя – его жесткую улыбку, суровое и красивое лицо, шрам на щеке, непокорную прядь волос, спадающую на лоб, вкус к роскоши – с описанием байронического персонажа, сотворенного Полем Февалем [347]в «Les mystères de Londres»:

«Это был человек лет тридцати (по крайней мере на вид), выше среднего роста, элегантный и аристократичный… Его лицо представляло собой характерный тип красоты: высокий лоб, широкий и без морщин, но пересеченный бледным шрамом, который был почти незаметен… Его глаза, скрытые опущенными веками, нельзя было увидеть, но угадывалась мощь их взгляда… Девушкам он снился – с задумчивыми глазами, с рассеченным лбом, с орлиным носом, с улыбкой дьявольской, но и божественной… Это был человек чувственный, способный одновременно и на добро и на зло; щедрый по своему характеру, по природе восторженный, он мог порой быть и скупым, мог быть расчетливо холодным – и продать весь мир ради своего удовольствия… Вся Европа восторгалась его восточным великолепием; все знали, что он тратил четыре миллиона каждый сезон…»