Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Вокруг рукописи начинается возня. Ее читают, перетаскивают из комнаты в комнату, над ней кряхтят.

– Ну что?

– Ах, – говорит утомленный редактор, – Исбах далеко не Бальзак, но этот Подпругин такой уже не Бальзак!

– Что ж, забракуем?

– Наоборот. Напечатаем. Отображены актуальнейщие темы. Язык суконноватый, герои схематичны, но настроение бодрое, книга зовет. Потом вот в конце ясно написано: «Это есть наш последний».

– «И решительный» написано?

– «И решительный».

– Тогда надо печатать. Книжка, конечно, – заунывный бред, но зато не доставит нам никакого беспокойства. Никто не придерется».

Счастливые времена были для подпругиных, левенталевских прародителей – не было на них новой критики.

Ну и еще несколько слов о так называемых «блохах».

Дорогие большелитературные авторы и их прекрасные редакторы! Иллюзий, что новая критика может оказать на вас хоть какое-то воспитательное воздействие, у нас нет. Ведь она, известное дело, пишется сплошь злобными да завистливыми неудачниками. А то и вообще проходимцами, согласно вашей же другой мантре: «это не критика!» Тут возразить трудно. Где мы, а где левентали. Иной раз зазудит левая подмышка, потянется к перу… Но понимаешь – нет, не смогу про шпиенов в погонах и с военными билетами, не осилю. Но вы, уважаемые творцы и редакторы, попытайтесь хотя бы прислушаться к голосу тех, ради кого (по идее) вся ваша деятельность и производится. Речь, если что, о читателях. О тех, кого вы «низами» величаете. А они, «низы», от ваших попыток спрятать халтурное отношение к тексту камланием про «ловлю блох» уже откровенно устали. И говорят вам открыто:

«Задумайтесь о метафоричной основе слова “блохи”. Вы имеете в виду нечто мелкое, несущественное. Но, как и в разбираемой книге, вы не в состоянии точно выразить свою мысль. Блохи – это совсем не мелочи. Они не водятся у здорового и опрятного человека. Блохи вызывают брезгливость. Блохи, наконец, переносят смертельные заболевания».

«Для вас любое указание на ошибки суть ловля блох. Не очень корректная метафора. У вашего текста не блохи, у него – клещи, что высасывают из текста всякую жизнь и закрывают своими жирными телами любовно выстроенный сюжетец».

Всякий раз, когда вас потянет на привычное «п-фуй, ну это блохи, а суть-то, а замысел!» – перечитывайте приведенное выше. Вдруг удержитесь. Вдруг начнете учиться писать.

Возращаясь к нашему прозаику Левенталю, надо отдать должное: он свое слово держит. Сказал, что: «…не быть как Толстой или Достоевский» – и верно, на Толстого и Достоевского совершенно не похоже.

Зато похоже на Николая Васильевича Гоголя. Вернее, на гоголевского героя Ноздрева. Еще вернее – на ноздревского повара: «Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох – словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет».

Так и тянет добавить: «совал… американскую тушенку, пачку гречки…».

Закончить, несомненно, надо финальной фразой сочинения маэстро Левенталя: «Становится все яснее гул самолетов. Взвывает воздушная тревога… Гул заставляет стены дрожать, так громко Света не слышала его никогда…. Тихое скрипение, с которым расхлопываются раковины бомболюков. То, что теперь слышит Света, – это величавая немецкая музыка».

От лица всех блокадников, их детей, внуков и правнуков скажем спасибо прозаику Левенталю. Он выбрал для описания гула немецких бомбардировщиков над Ленинградом скромный эпитет «величавая музыка», а мог бы назвать и «величественной», «восхитительной», «несравненной».

Но все равно получилось бомбически.

Кто не знает Галины Юзефович, высказывающейся о себе без ложной скромности? «В сегодняшнем литературном пространстве я – единственный человек, который пишет обзор каждую неделю, а летом – каждые две недели. Никто, кроме меня, не делает этого регулярно и в таких количествах. Отчего я и доминирую, прости господи, в этом пространстве». Друзья поддерживают: «Появились и звезды критики, самая яркая из которых – Галина Юзефович, и звезда филологии – Олег Лекманов. Елена Шубина – наиболее крупная звезда среди издателей» – рассказывает О. Бугославская («Критика: последний призыв»).

Хотя не столь «дружбообязанные» куда скептичнее относятся к звездам вроде Юзефович (и прочим из перечисленных О. Бугославской). Они скорее согласятся с высказываниями Николая Анастасьева («Трель жаворонка»). Когда критикесса описала свой главный критерий оценки текста: «Не бывает незамеченных критикой великих романов! Вот разве что “Петровых в гриппе” мы чудом нашли!» – почтенный американист парировал: «…с успехом как-то не все очевидно. Эдгар По умер в безвестности, Герман Мелвилл – тоже, на смерть автора эпохального, действительно великого, как впоследствии выяснилось, “Моби Дика” откликнулась всего одна нью-йоркская газета, да и то автор некролога умудрился перепутать имя, назвав усопшего Генри» .