Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

И странно с «половицами». Паркет можно назвать «шашками», «плитками», «брусками», еще как-то, но «половица» – это однозначно длинная широкая доска длиной в метр и больше. Запихивать несколько длинных досок в печку постепенно?… Не разломав-не расщепив их предварительно? Очень странно.

Ну, может быть, до войны в Ленинграде паркетные плитки называли именно «половицами» и прозаик Левенталь это знает, а мы – нет. Вестимое дело: поребрик, кура, булка, половица.

Однако через два десятка страниц: «Света вынимает из связки доску, стараясь не уколоться гвоздем, отламывает ножом несколько щепок, сует их в буржуйку и поджигает». Неужели писал другой автор, знакомый с печкой и дровами?

А пока с печкой происходят необъяснимые вещи:

«Скоро в буржуйке гаснет последний уголек, и в комнате становится по-настоящему темно. В темноте острее ощущается холод. Света нащупывает на столе спички и, бормоча «сейчас, сейчас», щелкает спичкой о коробок».

Видимо, спички в блокаду не были большой ценностью, если люди дожидались догорания последнего уголька, чтобы «щелкнуть» о коробок.

Однако же через полчаса «Софья Павловна… привстает, чтобы поднять из кучи на полу половицу» . То есть, дрова на полу все-таки были? Неважно – в виде половиц, паркетных шашек или плиток – но были. Может быть, у старой женщины меркнет разум и ей мерещится?

Нет, уже на следующей странице вполне молодая и разумная Света «берет дощечки и по одной закладывает в буржуйку. Прищурившись, дует, и они занимаются» . Ну, слава богу, дрова чудесным образом материализовались и отличненько горят в потухшей уже буржуйке.

Но чудеса только начинаются. В комнату входит Володя, которого на два дня отпустили с фронта к жене Свете. Он принес вязанку дров, хлеба, « пачку гречки » (видимо, на Левентальском фронте, в отличие от Ленинградского и всех других фронтов выдавали пакетированную, а не развесную крупу) и – барабанная дробь! – американскую тушенку.

Здесь необходимо определиться. Дело в том, что время действия определено автором довольно точно: это первая половина декабря 1941 года. « Немцы у Москвы стоят, Севастополь в окружении» , – сообщает Володя. (Справка: наступление советских войск под Москвой началось 5 декабря). Есть и другие четкие ориентиры времени действия.

Справка: весь 1941 год и первый квартал 1942 года действовал т. н. «Первый протокол поставок из США в СССР», подписанный в октябре 41-го. Он был почти полностью посвящен вооружению, технике и оборонным материалам, из продовольствия в нем числились только зерно, сахар и какао-бобы («Soviet_Supply_Protocols», стр.8, п.п. №№ 68, 69, 70).

Есть и официальный советский документ, заверенный для товарища Сталина наркомом Микояном: (Сов. секретно// Рассекречено)«Выполнение плана поставки в СССР из Англии и США. Октябрь-декабрь 1941 г.».

Оба документа стыкуются между собой и никакой «американской тушенки» в них нет. Не может быть ее и в Володином вещмешке. Мало того, американцы начали консервировать мясо в жестебанках по советскому стандарту («тушенка») только после подписания Второго протокола весной 42-го года, в который внесли жиры и мясопродукты.

«Либо Володя со своей американской тушенкой появился из будущего, либо он – американский шпион», – понимаем мы.

Ведь не может быть, чтобы зрелый поэт и молотобоец Левенталь, пишущий кровью, так наплевательски невнимателен к деталям?

Конечно, не может этого быть!

Понятное дело, «писать кровью» – это красивая метафора, никто сейчас даже чернилами не пишет. Метафора эта означает, что прозаик Левенталь печатал текст в не совсем привычной позиции – правой рукой, привязанной к левой подмышке. Не случайно привязанная рука майора Ивана камертоном вынесена в финал рассказа, открывающего эту удивительную книжку.

«Что еще за глумление, паясничание, навет и чепуха?» – спросите вы.

Совсем никакое не глумление и не навет. Маэстро Левенталь сам провозгласил: «Настоящий текст должно быть сложно написать. Если что-то идет очень легко и хорошо, то, наверное, это не совсем твое настоящее». Это и есть суть метода бомбического кровчества.

С привязанной к левой подмышке правой рукой писать текст сложно и тяжело, отсюда и метровые половицы, впихуемые в печку-буржуйку, внезапно сгорающие и самопроизвольно возникающие; « кусок хлеба », превращающийся на следующей странице в «буханку »; « молодой ученый », он же « студент четвертого курса »; странная трансформация железной печки: « Буржуйка светлеет, комната сразу становится похожа на жилую » (не раскаляется, не краснеет, а именно «светлеет»); «Света из райкома» с репрессированными родителями, и многое-многое другое.