Борис Парамонов - Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Но перед тем как замолчать, вернее задуть в ту же дудку, что и прочие советские писатели, Эренбург в 1928 написал последний свой – именно свой – роман, на этот раз прикрывшись историей. Это «Заговор равных» – о Бабёфе, последнем революционере восемнадцатого века, вступившем в борьбу с термидорианской директорией. Это был последний идеалист Великой французской революции, а идеалист в революции и значит – фанатик, изувер. Пафос Бабёфа, как и следует из названия его организации – «Равные», был тотальное уравнение общества, долженствующее быть достигнутым деспотической его организацией. В общем очередной утопический план, с такими непременными чертами всех социальных утопий, как насильственное облагодетельствование заблудшего человечества, в точности по ленинскому рецепту в «Хуренито»: мы гоним людей в рай железными бичами. Об этом Бабёфе еще Герцен писал в «Былом и думах» как о примере революционного деспотизма.

И как всегда, Эренбург ни на чьей стороне: он и Директорию рисует остро сатирически, этих коррумпированных властью бывших революционеров, в свое время с полным энтузиазмом казнивших короля и подавлявших народные восстания против новой власти.

Этот роман Эренбурга интересен по одной причине, естественно, не упомянутой ни в каких советских комментариях («Заговор равных» вошел в девятитомник шестидесятых годов) – это несомненная его реакция на судьбу Троцкого, вещь, вдохновленная его падением. Бабёф, революционер-идеалист, – это субститут Троцкого у Эренбурга. Вполне естественно было увидеть внутрипартийную борьбу большевиков как конфликт старых идеалистов с нынешними термидорианцами. Сам Троцкий, кстати, так ее и видел. Но он, как известно, ошибался. Сталин, укрепившись у власти, отнюдь не впал в термидорианскую расслабленность, а устроил новый виток революционного насилия – коллективизацию. Обездоленных крестьян погнали на строительство всяческих кузбасов. У Эренбурга в «Дне втором» много таких лишенцев. Да эта правда тогда и не скрывалась, большевики были абсолютно уверены в своей всемирно-исторической правоте и своего режима не маникюрили. Маникюр поздней начался, после Сталина.

И вы знаете, Иван Никитич, мне кажется, что Эренбург сменил вехи и начал служить Сталину – и за совесть, и за страх, – потому что он все-таки революционеров предпочитал жуликам. Несмотря на весь его скепсис, в нем сохранялся, как ни странно, первоначальный юношеский идеализм, в свое время приведший его в большевистское подполье.

И. Т. : Не думаю, Борис Михайлович, что в этом с вами согласятся поклонники Эренбурга, если они до сих пор сохранились. Тут они будут истово повторять то, что он сам сказал в мемуарах: наступал фашизм, и всякий порядочный человек не мог не сделать выбора в пользу Советского Союза. Тут и пойдут в дело Фейхтвангер, Ромен Роллан, Стефан Цвейг и прочие гуманисты.

Б. П. : Притом что и они, как теперь обнаружилось в опубликованных документах, отнюдь не были лопухами, они достаточно ясно видели, что им Сталин впаривает. Роллан, например, был возмущен тем, что в СССР ввели смертную казнь с двенадцати лет, да и Цвейг был достаточно скептичен. Правду они видели, но всё же немецкий фашизм был для них страшнее. Пришлось примириться с таким союзником, как позднее, во время войны уже, Англия и США примирились. В чем, надо сказать, и не ошиблись.

Ну а пока до большой войны не дошло, Эренбург активно и, что называется, в охотку вовлекся в малую – испанскую. Главная его роль, думается, была в том, что он давал в Москву достаточно ясную информацию – кто есть кто в Испании, что делают анархисты, что троцкисты, а что генерал Асанья.

И. Т. : Ну, там был еще и Кольцов в качестве квалифицированного информатора. Как известно, оба они попали в роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». Кольцов под именем Каркова дан очень сочувственно, а вот как описан Эренбург:

– Карков, – окликнул его человек среднего роста, у которого было серое, обрюзглое лицо, мешки под глазами и отвисшая нижняя губа, а голос такой, как будто он хронически страдал несварением желудка. – Слыхали приятную новость?

Карков подошел к нему, и он сказал:

– Я только что узнал об этом. Минут десять, не больше. Новость замечательная. Сегодня под Сеговией фашисты целый день дрались со своими же. Им пришлось пулеметным и ружейным огнем усмирять восставших. Днем они бомбили свои же части с самолетов.

– Это верно? – спросил Карков.