Владимир Алпатов - Языкознание - От Аристотеля до компьютерной лингвистики

Многое в устройстве языка и сейчас еще не познано. Однако всё более ясно становится, что в языке всё взаимосвязано. Этот тезис декларативно высказывается уже давно, но он обычно на практике сводился к рассмотрению либо ограниченных фрагментов системы, либо такого сравнительно простого языкового уровня, как фонологический. Между тем связанными неслучайной связью могут быть явления самых разных уровней языка. Впервые на это обратил внимание еще в 1960-е гг. американский лингвист Джозеф Гринберг (1915–2001). Он показал, что тот или иной преобладающий порядок слов может быть не случайно связан с другими свойствами того же языка. Например, в языках, где главное сказуемое находится строго в конце предложения (тюркские, дравидийские, японский и др.), развита суффиксация и мало развита или вообще отсутствует префиксация, бывают послелоги, а не предлоги и т.д. Современная наука уже выделила много подобных соотношений. Очевидное соотношение между фонологией и грамматикой видно в двух географических зонах мира: в Восточной и Юго-Восточной Азии (китайский, вьетнамский и другие языки) и в Западной Африке. Здесь в фонологии наблюдаются очень строгая структура слога (вспомним, что именно слог был первичной единицей в китайской традиции) и наличие тонов, а в грамматике — изолирующий строй. Оказывается, что все эти характеристики очень жестко связаны между собой и ни одна из них не встречается в языках мира порознь. Причины этого, однако, пока до конца не ясны, о них продолжаются споры.

Итак, и в области типологии структурный подход не исчерпал своих возможностей. Однако чисто структурное исследование, ограничивающееся вопросом: «Как устроен язык?», слишком многое не объясняет, что становится особенно ясным в последние десятилетия. Оно наиболее автономно в области фонологии, если ее понимать как науку о фонемах, но уже такое фонетическое явление, как интонация, тесно связано с функционированием языка. Но прежде чем перейти к вопросу о функционировании, нужно рассмотреть еще один важнейший вопрос лингвистики: «Как развивается язык?».

Как уже говорилось, лингвистические традиции не обладали представлением об изменении языка. Языки либо считались неизменными, либо трактовались как частично испорченные людьми; задача ученых понималась в том, чтобы избавляться от этой порчи. Широко известное слово греческого происхождения этимология стало пониматься в современном смысле — как изучение истории слов — лишь в XIX в., а до того, начиная с античности, этимологи старались выяснить «истинное» значение слова, всегда существующее, но забытое или искаженное.

Причины этого были не только в представлении о языке как божьем даре. В период господства языков культуры задача лингвистической традиции заключалась в поддержании и совершенствовании нормы этих языков. А норма любого языка, включая и современные литературные языки, должна быть устойчивой и определенной, в идеале неизменной. Как писал про идеал языковой нормы видный русский лингвист Александр Матвеевич Пешковский (1878–1933), «из всех идеалов это единственный, который лежит целиком позади». Сама идея изменения языка, особенно нормативного языка, с трудом усваивается людьми. Поливанов приводил высказывание одного интеллигентного, но далекого от лингвистики человека: «Разве язык изменяется? Ведь мы, когда учимся говорить, просто-напросто заучиваем тот язык, на котором говорили наши родители, а они в свою очередь усвоили речь своих родителей и т.д., и т.п. Нашей задачей в нашем детстве, как и задачей наших родителей и их предков в их период обучения языку, было — научиться говорить именно так, как говорят взрослые, а отнюдь не переиначивать их слова».

Тем не менее изменения языков — факт, не вызывающий сомнения. Это наглядно видно при сопоставлении современного языка с языком предшествующих эпох. Уже у Пушкина мы понимаем не все слова и даже не все грамматические формы. Тем более мы многого не поймем в древнерусских текстах, хотя что-то в них опознается. В XVII–XVIII вв., когда языкознание во многом объединилось с филологией, воспринимавшейся тогда как наука не о текстах вообще, а лишь о старых текстах, эти различия стали осознаваться. Идея борьбы с искажениями неизменного языка сменилась иной идеей: в языке всё изменяется.

Успехи филологии, позволявшей толковать старые тексты, а затем формирование сравнительно-исторического метода привели к господству представлений, прямо противоположных тем, которые были раньше. Весь XIX в. считалось, что изучение языков без углубления в их историю находится вне науки или в лучшем случае относится к «описательной» науке. Объяснить же тот или иной факт — то же самое, что выявить его историю и происхождение. Такой взгляд на язык соответствовал традициям многих наук в XIX в. В лингвистике его наиболее четко сформулировал в 1880 г. немецкий ученый Герман Пауль (1846–1921). Он писал: «Как и всякий продукт человеческой культуры, язык — предмет исторического рассмотрения». Историческая грамматика у него противопоставляется описательной, которая «регистрирует все грамматические формы и правила, употребительные в данной языковой общности в данное время»; указано, что « историческая грамматика произошла от старой, чисто описательной грамматики». То есть вне истории возможна лишь регистрация фактов, а объяснение этих фактов может быть только историческим. Такой подход господствовал до появления «Курса» Соссюра, есть у него сторонники даже сейчас.