Юлия Щербинина - Время библиоскопов. Современность в зеркале книжной культуры

Возможен и обратный вариант: кто-то из редакторов первым произносит фразу-заклятье, а дальше её дружно подхватывают критики. Хотя до сих пор никто не вывел сколько-нибудь точных критериев «хороших» книгопродаж, все руководствуются лишь самым общим: чем больше – тем лучше.

Ещё один миф – конспирологический: уверенность критиков (а с их подачи и многих читателей) в наличии каких-то «тайных» причин и скрытых механизмов того или иного литературного факта, феномена, события. Например, очень популярно гадать, за кого из писателей вкалывают литературные негры и в чьих произведениях присутствует скрытая реклама (продакт-плейсмент).

С этим мифом тесно связан также параноидальный: «охота на литературных ведьм». Пристрастно выискивать и дотошно допытываться, что (кто) нынче угрожает благополучию литературы. Скажем, малооплачиваемость писательского труда. Последствие – уход от подлинной проблематизации литературного процесса, подмена онтологии конспирологией. Подлинная аналитика уничтожается псевдодискуссиями, которые чаще всего воплощаются в тех же эхо-текстах.

Во второй группе мифов – связанных с фигурой самого критика – главенствует миф имиджевый. Современный критик позиционируется какличностно состоявшийся респектабельный господин. На поверку же у многих критиков сплошные комплексы, фобии и мании. Есть, например, мания публиковаться как можно больше (логорея). Есть фобия засветиться на страницах «недружественного» либо «конкурирующего» издания. Есть т. н. «комплекс недостачи»: многие критики обожают начинать разбор с фразы «В этом романе мне не хватило…»

Сюда же отнесём миф эгоцентрический: самоуверенность критика в том, что его мнение интересно широкой аудитории. Следствие – апелляция к «широким кругам», которых на поверку нет, которые сфальсифицированы самим критиком, являются его иллюзией либо вовсе галлюцинацией.

Питательной средой таких иллюзий во многом становятся, опять же, эхо-тексты – с их содержательной неопределённостью, обилием искажений, а порой и анонимностью.

Сегодня литературная критика соотносится уже не с понятием профессионального цеха, сообщества специалистов, а с понятием комьюнити – группы заинтересованных лиц.

Марья Степановна, разумеется, не могла любить литературу, а имела её лишь только для своих практических целей. Литература представляет большое удобство, когда хочешь говорить о чём-нибудь, а не о ком-нибудь, – так, однако, чтобы это было для нас полезно.

В третьей группе мифов – связанных непосредственно с критическим текстом (рецензией, обзором, статьёй) – наиболее заметен миф стилевой: бездумное экспериментирование с формами критики, избыточное речевое украшательство, которое якобы стимулирует интерес к критическому высказыванию.

Как было показано выше, это также напрямую отображается в эхо-текстах.

Здесь же выделяется миф коммуникативный: уверенность критика в том, будто его высказывания «созвучны времени» и включены в культурный процесс как некий символический взаимообмен словесными знаками. На поверку же любое высказывание в формате эхо-текста замкнуто на себе – как зациклен на себе-любимом его автор.

Наконец, является мифом и укоренившееся представление о том, что едва ли не все негативные публикации носят «заказной» характер, сочиняются в интересах определённых лиц. Изначально внушённая критиками эта идея была легко подхвачена читателями, проникла в приватные разговоры о книгах. В большой степени она проистекает из-за показательной схожести многих рецензий, тиражирования одних и тех же формулировок, повтора одинаковых оценок (третий признак эхо-текста).

Что в итоге?

Сегодняшний критик по-прежнему мифотворец, но уже не путешественник, не следопыт, не естествоиспытатель – а кладовщик, учётчик, мерчендайзер (гл. 19). Он уже не прокладывает культурные маршруты, а взвешивает и расфасовывает литературный товар и декорирует книжные обложки своими высказываниями. Но в мире эхо-текстов у него и не может быть другой роли.

Переход от текста к эхо-тексту синхронизирован с переходом от критики к посткритике. Последнее понятие не столько смысловое, сколько хронологическое: берущее начало в «нулевых» и соотносимое с последним десятилетием, в котором формируется новая генерация литературных критиков, к которой, возможно, наиболее применимо пусть не очень точное, но в целом понятное определение «буржуазные интеллектуалы».