Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Переосмысления слова религия , как и многих тематически и ассоциативно связанных с ним слов ( ортодоксальный, правоверный, догматик, сектантство, еретичество, ересь, угодник, отступник, диссидент, проповедовать, исповедь, покаяние и др.), конечно, отнюдь не случайны.

Так, многие тематически близкие слова первоначально служили обозначениями лиц, связанных с религиозно-мистической деятельностью (например, неофит, прозелит, сектант, фанатик , отчасти – адепт ), но с течением времени вышли за пределы конфессиональной сферы и столь же успешно стали функционировать как именования людей, занятых в чисто светских областях. Такой переход (на первый взгляд – от «сакрального» к «профанному») может быть, по-видимому, объяснен совершавшейся переориентацией духовных ориентиров общества, в процессе которой традиционная религия под воздействием различных факторов постепенно утрачивала свои главенствующие позиции. Высвобождавшаяся вследствие этого ниша в общественном сознании заполнялась информацией, казалось бы, совершенно иного свойства – идеолого-политической. По мере политизации социума такая информация и воплощающие ее вербальные символы сами превратились (или были превращены?) в сакральные ценности. Ранее приблизительно таким же образом произошло переосмысление слов обожатель, поклонник, угодник , первоначально принадлежавших конфессиональной сфере, но затем «снизившихся» до оценочной характеристики человека в довольно обыденной ситуации, т. е. имел место перенос на вполне реальное, конкретное лицо ритуально выраженной преданности высшим неземным силам, что также обнаруживает некоторые трансформации в морали секуляризируемого социума. В еще более ранний период метафорические изменения семантики претерпели и слова, называвшие предметы языческих религиозных культов, впоследствии – по мере того, как враждебное христианству язычество становилось достоянием прошлого – ставшие употребляться как пейоративные именования ( болван, истукан …) (см. [Васильев 1993]).

Как религиозно окрашенные, так и сугубо атеистические (впрочем, тоже своего рода сакральные) идеологические системы при условии их интенсивной пропаганды приобретают мощный социальный потенциал. Не случайна поэтому нередкая квазицитация фразы К. Маркса: « Теориястановится материальной силой, когда она овладевает массами» («К критике гегелевской философии права», 1844) – «…Ведь и сам Маркс предупреждал: “ Идеястановится материальной силой, когда она овладевает массами”» [Кара-Мурза 2002: 392]. Подобные оценки значимости идей (теорий) могут быть выражены и несколько иначе: «Каго [инопланетянин] не знал, что идеи могут уничтожать землян не хуже любой чумы или холеры. Иммунитета к безумным идеям у землян не было» [Воннегут 2001: 27].

Однако в послесоветской лексикографии статус слова идеология меняется – и весьма заметно. Так, в дефиниции, заимствованной из [МАС 2], есть помета « в советское время » и указание на уход слова в пассивный запас; приводится и цитата, иллюстрирующая архаичность толкуемого существительного: «“Коммунизм стал самой революционизирующей силой развития человечества, господствующей идеологией нового общества, в котором живут уже сотни миллионов населения мира… Нельзя также забывать, что, пока сохраняются капиталистические государства, не устранена возможность проникновения буржуазной идеологии в советское общество и её разлагающего влияния на шаткие элементы”. История КПСС, 1985» [ТССРЯ 2001: 294]. Далее процесс отторжения идеологии как таковой (и, разумеется, прежде всего текстов, содержащих это слово) был интенсифицирован настолько, что, по некоторым оценкам, возникла даже «боязнь идеологии и негативное отношение к любым ее проявлениям, в том числе и на языковом уровне, у граждан постсоветских стран» [Семенюк 2001: 235]. Плодотворной почвой для подобных операций считают то, что «насильственное навязывание обществу советской вульгаризированной формы “марксизма-ленинизма” в качестве государственной идеологии надолго выработало у россиян устойчивую идиосинкразию к самому слову “идеология”» [Шестаков 2005: 7]. Эта «идиосинкразия» всячески поощрялась и стимулировалась якобы объективными интеллектуалами; «вот весьма характерное суждение по этому поводу, высказанное в 1992 г. тогдашним народным депутатом Верховного Совета России В. Л. Шейнисом: “Может ли в современной России существовать общенациональная идея? Я думаю, что не может. Общенациональная идея – это… атрибут тоталитарного общества, как один из важных инструментов… Я против государственной идеологии”» [Шестаков 2005: 7].