Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

Шаровские ранние сказки, такие, как замечательный памфлет «Остров Пирроу», напечатанный Аркадием Стругацким в сборнике фантастики, сразу поражали мастерством, зрелостью, готовностью. Это и понятно – он же начал печатать свои фантастические вещи, когда ему было уже здорово за пятьдесят, когда он уже напечатал роман о биологах «Я с этой улицы», когда он написал и напечатал несколько замечательных, сказочных и не сказочных, повестей, в том числе вполне серьёзную, реалистическую повесть «Хмелёв и Лида», одну из самых сильных повестей шестидесятых годов. Там майор Хмелёв, у которого перебит позвоночник, в госпитале, он одинокий, его некому забрать, и санитарка Лида, такая немного книжная, идейная, желая совершить подвиг, забирает его к себе. А она его не любит, и она начинает медленно его ненавидеть. И он её не любит, потому что она сухая, немножко абстрактная, и он чувствует эту нелюбовь. И единственное его утешение – это мальчик Алёша, которому он вырезает деревянные мельницы. И вот этот страшный мир насильственного подвига, история о том, что нельзя никого насильственно облагодетельствовать, – как она проскользнула в советскую печать? Этого я совершенно не помню, но для меня эта повесть была в своё время большим откровением.

Однако больше всего я любил шаровские сказки. Волшебную сказку «Приключения Ёженьки и других нарисованных человечков»: идёт художник по лесу зимой, и вдруг слышит такой жалобный лепет: « Простите, пожалуйста, я ззз…а…мм…ё…рр…ззз…аю…» Берёт ёжика-ежище – Чёрный носище , отогревает этого ежа, а ёж превращается в набор волшебных карандашей, и всё, что ни нарисуешь этими карандашами, то оживает. «Мальчик Одуванчик и три ключика» – сказка, которую до сих пор я не могу без слёз читать. Помню, я своему младшему ребёнку её читал вслух и слезами давился. Андрей, слава богу, тоже оказался мальчиком восприимчивым и потребовал больше ему никогда, ни при каких обстоятельствах эту сказку не читать, потому что она правда ужасная.

Шаров был ближайшим другом Галича, Гроссмана и Платонова. Более того, он был собутыльником Платонова, а выдержать это мог не всякий. Да, Шаров попивал, как многие тогдашние интеллигенты. И вот обратите внимание, что самые невыносимые, самые слёзные сказки, может быть, в советской, может, в русской, а может, и в мировой литературе, – это сказки Платонова и Шарова.Они самые сентиментальные и самые жестокие, потому что они понимали, как Андерсен, что детская сказка должна быть жестокой, иначе она ребёнка не прошибёт. У ребёнка есть своего рода желточный мешок, как у малька, такой запас витальности и оптимизма. И чтобы ребёнка прошибить, надо бить его очень сильно. И вот такие сказки Платонова, как «Разноцветная бабочка», «Восьмушка», «Цветок на земле» – это всё туда. Я не понимаю, как можно «Разноцветную бабочку» читать и не заплакать; это вещь невероятной силы.

А у Шарова мальчик Одуванчик, его зовут Одуванчиком из-за его большой пушистой светлой головы, у него бабушка, старая черепаха. Мы, кстати говоря, почему-то совершенно не удивляемся тому, что у мальчика нет родителей, а есть бабушка, старая черепаха. Бабушка действительно похожа на черепаху, в сказке бывают такие осуществления метафор. И эта черепаха ведёт его на поляну: раз в жизни, когда мальчику исполняется семь лет, его надо привести на поляну, и там ему жуки-кузнецы выковывают три ключика – изумрудный, рубиновый и бриллиантовый. И он с этими тремя ключиками идёт в путешествие. И это путешествие кончается очень плохо, потому что он не те вещи стал этими ключиками отпирать! Вот он идёт, например, и видит девочку, у которой на шее красный замочек, и она ему улыбается. Но рядом стоит рубиновый сундук с драгоценностями, и он вместо того, чтобы отпирать замочек девочки, отпирает сундук, и девочка исчезает. А в сундуке оказываются красные жуки. Метафора очень простая, и всё дальше просто. Потом мальчик видит колючую проволоку – концлагерь, и бледные люди в серых, похожих на пижамы, ужасных робах машут ему, кричат «Спаси нас!», но рядом стоит сундук с бриллиантами, и мальчик отпирает сундук с бриллиантами, а невидимые люди исчезают, и их крики затихают. Это вообще довольно храбрая по тем временам сказка с невероятным финалом. Самому повествователю надо вести сына ночью на эту поляну, и он слышит звон этих молоточков и наковален, и жуки куют ключи, и он слышит их песню. И вот эта последняя фраза « Каким-то ты вернёшься домой, мой мальчик?!» звучит без какой-либо уверенности. И жуткое дело, когда я читал это Андрею, она его не то что растревожила, а испугала. Шаров умел напугать, у него были замечательные сказки «Звёздный пастух и Ниночка», «Человек-Горошина и Простак» – сказки, которые ребёнку не сулят лёгкой жизни, которые не сулят ему счастливых концов. Но действовало это поразительно. Шаров, в лучших традициях хорошей советской литературы, очень сентиментальный, но жестокий. И это всегда действовало очень выпрямляюще.