Павел Крусанов - Хождение по буквам

Объем устрашающий – восемьсот с лишним страниц. Но ничего – с крестом животворящим всё нам по плечу.

Есть поэты – мастера версификации, любые ритмы и размеры им подвластны, в строку уложат что ни пожелают, и выйдет ровно, без сучка. Успех на эстраде таким обеспечен, поскольку эстрада аплодирует не глубине, а артистизму (всякий, кто бывал на слэмах, соврать не даст). Случается такое и в прозе. Но прозе на эстраде неуютно – усилие и время для усвоения нужны иные, в лучшем случае внимание удержит лапидарный (каменный стиль) сатирик. Версификаторам от прозы нужен другой формат, как бы эстраде соответствующий, но другой. Его у нас пока что нет. Такое соображение навеяла мне эта книга, хотя лобового отношения к ней соображение это (почти) не имеет.

Читать «Калейдоскоп», несмотря на его монументальность, легко – тут есть дыхание и метроном, есть настроение и смена декораций, время от времени позвякивают колокольчики культурных кодов и имена милых сердцу русского европейца мест: Париж, Вена, Лондон, Прага, Рим, Нью-Йорк, Сан-Франциско, опять Париж… ну и как бонус – Шанхай и Кушка (в плане русско-британских разборок). Есть и немножко собственно России – как перчик для остроты блюда. Надменноизящная интонация (саркастический дендизм) пленяет – мол, что делать, всё лучшее для Европы, увы, осталось в прошлом. Есть и смуглые сицилийские мальчики, чьей игрой у фонтана (пластикой мальчишеских тел) любуется эстетствующий британец нетрадиционной ориентации. Это так сладко и запретно – ведь в описываемую в данной новелле пору британское уголовное законодательство ещё обременяет поправка, запрещающая «непристойные отношения между взрослыми мужчинами», в соответствии с которой на два года тюрьмы был осуждён Оскар Уайльд. Теперь не то. Теперь уже и это для Европы – в прошлом.

Слова обволакивают, сгущаются в атмосферу времени (так термиты в своих термитниках поддерживают атмосферу геологической эпохи, в которой они царили на земле), и читатель дышит во всё горло воздухом этого законсервированного мира. Чего не отнять, того не отнять – убедительно.

Теперь о мелочах. Определимся с жанром. Что перед нами такое? Автор называет книгу романом, но понимает, что необходимы уточнения, и, не доверяя читательскому разумению, на 106 странице объясняет сам:

– Я хотел бы написать роман, – сказал Митя.

– Роман? – растерялся Денис. – Про что? Про всё вот это?

Он обвёл рукой широкую лестницу, сбегавшую к небольшой площади, где раз в пять-десять минут появлялся автобус, подбиравший с остановки студентов, разъезжавшихся по домам или в общагу на Бутлерова.

– Нет, – сказал Митя, – про вот это неинтересно. Я хочу написать такую модернистскую книгу, ну, как пишут сейчас в Америке… такие рассказы, превращающиеся друг в друга, такой современный «Декамерон» или, скажем, «Тысяча и одна ночь». Чтобы действие происходило в разных странах, в разные годы. ‹…› У каждой истории – своя дата, свое место, свои герои. Начинаться всё будет в 1885 году… ‹…› Я напишу, как умирает богатый старик, ну, типа Артемио Круса у Фуэнтеса. У него вся власть, все деньги – но он всё равно умирает.

Так всё и происходит. И год соответствует, и богатый старик умирает. И жанр этот называется «калейдоскоп» (персонажи, подчас одни и те же, складываются в различные пространственно-временные конфигурации). То есть название книги точно описывает происходящее на её страницах, как название самой знаменитой картины Малевича точно соответствует изображению на холсте. На эстраде (опять вспомнилась) такой жанр назвали бы «дивертисмент». И это название тоже вполне бы подошло книге Кузнецова – столь она, при общем титаническом объёме, по балетному воздушна в каждом отдельном сюжетном фрагменте. Воздушность эта, в частности, обусловлена тем, что упомянутые выше культурные коды (Ницше с «Заратустрой», парижские таксисты, в роковой час 1914 года везущие солдат на передовую с включёнными счётчиками, вервольф и т. д.) на поверку – всего лишь штампы, устойчивое представление отечественного гуманитария о том, что есть Европа. По существу они ничуть не содержательнее и не глубже сторонних представлений о России: слева – поллитра, справа – гармонь, медведь с балалайкой зажигает вприсядку и т. д. Ну или если не так лубочно – заносчивый Петербург, купеческая Москва; или если о позднем Союзе – пражская весна, Афган, студенческий промискуитет, прорабы перестройки… Согласитесь, это ведь штампы, прописи, декорации для бюджетной драмы или водевиля.