Павел Крусанов - Хождение по буквам

Поражает карта личного присутствия автора, его геополитический танец: вот он в Калмыкии, вот в Архангельске, вот в Горном Алтае, вот на Соловках, вот он в Южной Осетии, в пахнущем порохом Цхинвале, вот в Якутии – Стране Птиц, вот у ягнобцев Памиро-Алая… Взглядом очевидца и вещим словом (его поэтичная речь сродни заклятию) автор сшивает воедино лоскуты пространства – и их уже не разорвать, потому что его заклятие сбывается не снаружи, но внутри читателя. И эта внутренняя матрица важнее – по её плану мир рано или поздно соберётся в заданной конфигурации. Терпения хватит, впереди – вечность.

Удивляет и осведомленность автора в отношении исторических и этнографических фактов и концепций. Здесь кочевники кайсаны и Трансвааль времён англобурской войны, здесь молокане-прыгуны под водительством Максима Рудомёткина и кронштадтские моряки, громящие английский экспедиционный корпус в персидском порту Энзели, здесь подвижники-несториане, отправившиеся крестить народы Внутренней Азии, и согдианцы-эфталиты, практикующие многомужество. Удивительно пёстрая картина – эстетический приговор глобализму. Кажется, Павел Зарифуллин не только знает, почему земля, которую он, как новый скиф, берёт под свою опеку, должна быть единой и разной в своем единстве, но и держит наготове ответы на «проклятые» вопросы: кто виноват? что делать? и как нам быть дальше?

Остается надеяться, что автор не водит читателя за нос и вскоре свою версию ответов предъявит. Выдав такой аванс, нельзя остановиться, стало быть, – продолжение следует.

Первое достоинство этой книги – отказ от стереотипов, которыми засидела людям мозги пишущая мушиная братия, исповедующая «гуманистические идеалы». Мол, производство, завод – это такая бездушная/бессердечная (часто – безмозглая) машина по производству всяких шмандюков, которая из работника-человека делает винтик-шпунтик, встраивает его в свою железную утробу, эксплуатирует на износ, после чего безо всякого сожаления заменяет износившийся расходник на новый. А вот хрен с коромыслом. Эта штучка живая. «Живая живулечка», как проскочило где-то у автора. И состоит она из людей – разбитных, озорных, изобретательных, преданных делу, переживающих за неудачи, чудиков-фантазёров – разных. И оставшиеся долго ещё вспоминают ушедших, сравнивая, сожалея, осмысляя. Словом, не механизм это, а сообщество чувствующих и думающих людей, в большинстве знающих своё дело и даже его любящих. Точно так же, как государство не машина – живой организм. Но это уже из другой оперы, которая даётся в том же театре, но на большой сцене.

А раз всё так, как пишет (или как организует оказавшийся в её руках материал) Букша, а это так, то неверно и то представление, будто судьбы заводских людей темны, чадны, ущербны и жизнь их – сплошной мрак, свинство и рукосуйство. Что только нынче судьбу свою возможно достойным/шикарным образом реализовать (если, конечно, кровавый диктатор Путин не окоротит), а в прошлом все яблочки ещё на ветках в повидло раскисали. Но это ведь – как разложишь карты, всё дело в ракурсе… Впрочем, дадим слово персонажу книги, светлому и вполне счастливому, сшившему себе свадебное платье из парашютного шёлка, поскольку другого приличного материала достать в те годы было негде:

Конечно, в чём-то было очень тяжело, сейчас как подумаешь и вздрогнешь. Но, знаете, ведь любую жизнь можно представить как несчастную. Если постараться, мою жизнь можно знаете как рассказать?! Я прямо сама разрыдаюсь, и вы разрыдаетесь. Но зачем мне это спрашивается?

Действительно, это же прописи: разве изобилие и тепличные внешние обстоятельства гарантируют человеку полноту ощущений и наполняют его легким воздухом счастья?

Второе достоинство книги – выбранная Букшей и по существу возрождённая в пространстве современной русской литературы форма текста без автора. Наполняющие роман голоса суть монологи/диалоги многих и многих (сменяются поколения) сотрудников завода «Свобода», изготовлявшего сначала оборонную радиоэлектронику, затем бытовую и медицинскую технику по конверсии, а потом – печальный финал многих славных производств… Подобную форму подачи материала впервые в русской (и мировой) литературе использовали Софья Федорченко и Артём Весёлый, и только потом её взял на вооружение автор «Дублинцев». Об этом почти никто не писал (разве что А. А. Панченко), но это так. Ксения Букша подхватила флаг – всё, что есть в этой книге, даётся нам через самоощущение её героев, авторские ремарки немногочисленны и практически не корректируют этот пёстрый полифонический дискурс. Что тут скажешь? Повезло автору, что на него свалился такой сильный материал. Повезло материалу, что попал к Букше, которая поняла, как следует его организовать и что может из этого получиться. И здорово организовала. И блестяще получилось.