Борис Акунин - Как написать Хороший текст. Главные лекции [litres]

Если мы посмотрим на подобный обмен историями за пределами литературы, мы увидим, что рассказчик может быть мойщиком стекол, сантехником, аутистом – кем угодно. Ему тяжело жить, но он расскажет свою историю, мы ее выслушаем, зафиксируем – и вроде бы он живет. Это буквально операция экзистенциального оживления. И никого не интересует, что именно рассказал мойщик стекол, главное, этот первичный обмен историями не дает расчеловечиться, позволяет нам продержаться во время чумы, в самом широком смысле этого слова, т. е. в условиях отброшенности, невостребованности, исторгнутости из уст.

Спасибо за внимание.

…ты должен броситься в любовь, как в омут, не сберегая себя, – таково условие дионисийской подлинности.

…либо мы восхищаемся дионисийством, либо мы все же восхищаемся тем, чем восхищался Слотердайк, – тем, что люди, собравшись в последний момент, лишившись всего, не оргию устраивают, а рассказывают друг другу истории.

…я, например, могу дать своему товарищу пару книжек: «Смотри, вот тебе Бунин, а вот мемуары моего дедушки. По-моему, прекрасные книги. Я за последний месяц ничего лучше не прочитал». А он скажет: «Да, насчет Бунина, пожалуй, я согласен, но насчет мемуаров, скажу тебе, что мемуары моей бабушки гораздо круче». И тут ничего не поделаешь.

…если мы имеем дело с классикой, у нас включается совершенно другой режим чтения: мы знаем, что это классика, что нужно как-то преклонить голову, уделить внимание. А если это еще не классика, а что-то, например, современное, мы, как правило, не можем актуализовать такой режим чтения.

…поскольку человек есть то, что должно превзойти, то, быть может, мы вернемся к сакральности.

Я часто говорю, что литература рождается от литературы. Тем не менее существует такое направление, которое я называю «прототипным литературоведением», основано оно на том, что кто-то кого-то встретил, в кого-то влюбился, узнал о каком-то случае и тут же написал роман. Я категорически против такого подхода к литературе, поскольку считаю, что текст в первую очередь рождается от другого текста, как котята рождаются от кошки, а яблоки вызревают на яблоне. Литература к так называемой реальной жизни имеет весьма косвенное отношение – это не жизнь влияет на литературу, а напротив, литература влияет на тот странный процесс, который мы именуем жизнью.

Так какие же литературные источники мы можем найти у романа Л. Толстого «Анна Каренина»?. Ну, конечно же, прежде всего это роман Гюстава Флобера «Госпожа Бовари». Казалось бы, все ясно – французский роман о женщине, которая изменила своему мужу, повлиял на русского писателя. Но не все так просто. Помните знаменитые «обеды пятерых», где периодически собирались для трапезы и беседы Гюстав Флобер, Эмиль Золя, Альфонс Доде, Эдмон Гонкур и Иван Сергеевич Тургенев. Вот эти-то обеды и положили начало колоссальному влиянию русской литературы на западноевропейскую. Тема адюльтера, или проще говоря, супружеской неверности, в западноевропейской литературе традиционно решалась в комическом, мелодраматическом и морализаторском ключе. Но потом появляется Тургенев (повесть «Первая любовь», пьеса «Нахлебник»), который подходит к теме измены как к настоящей глобальной человеческой трагедии. Из этого тургеневского подхода, т. е. из русской литературы, и рождается роман Гюстава Флобера, литературные находки которого позднее, как бумеранг, возвращаются в Россию.

Я еще упомяну Флобера, а пока скажу о другом источнике «Анны Карениной». Все вы помните, что лошадь Вронского звали Фру-Фру – капризница, кокетка. Так что же это за Фру-Фру? В пьесе Александра Николаевича Островского «Таланты и поклонники» актриса Негина жалуется помощнику режиссера: «Послушайте, Мартын Прокофьич, ведь при вас, при вас, помните, он обещал дать мне сыграть перед бенефисом. Я жду, я целую неделю не играла, сегодня последний спектакль перед бенефисом; а он, противный, что же делает! Назначает «Фру-Фру» со Смельской».