Борис Акунин - Как написать Хороший текст. Главные лекции [litres]

Но в любом случае весна ли это или любая цикличность, связанная с астрономическим временем, там нет самого главного – там нет разделения между тем же самым и точно таким же. Например, вот вновь пришла весна. Можем ли мы сказать, что это наступила новая весна, или пришла та же самая, которая была всегда, и вот теперь вернулась? В свое прошлое пришествие весна была блеклой и невыразительной, а теперь так буйствует – что с ней случилось за время отсутствия? Или все же это пришла совершенно новая весна, которая о предыдущей весне ничего не знает? Вопрос в зависимости от вкуса может иметь различные ответы, но в действительности он не имеет смысла, потому что – вот здесь мы подходим к очень важному моменту, – у весны нет архива, у нее нет прошлого, а поэтому нет и самотождественности. И поэтому мы никогда не сможем ответить на вопрос, та же самая ли это весна или все-таки совершенно другая, поскольку для этого нужно определенное повышение мироизмещения, то есть возможность появления такого удивительного хранилища, архива или сверхархива, где сохранялись бы следы уже бывшего, но в некой компактной форме – именно в форме прошлого. Поразительным образом природа не знает прошлого, которое отсутствовало бы в качестве настоящего. То есть в общем виде, если нет определенных следов, если нет вечного возвращения, то нет и времени. Само время дано лишь путем периодических манифестаций наподобие весны или прилива. Но одновременно с этим, если весна миновала, то нет и никаких возможностей ее вернуть. Она не подлежит удержанию, ее нельзя отделить от собственного времени проживания, от вечного возвращения. И, похоже даже, ее нельзя законспектировать, как бы нам ни хотелось законспектировать любую из великих периодичностей.

Всякое время есть именно время вечного возвращения и предъявления к проживанию, и оно не удерживается в качестве прошлого и чего-то давно бывшего, о котором мы могли бы, например, спокойно вспоминать в неких перебоях между структурами настоящего. Настоящее отличается настоятельностью – на то оно и настоящее.Конечно же, некоторые представители современной хронобиологии, в частности Джулиус Фрейзер и ряд других, говорят, что в каком-то смысле жизнь совершила некую попытку конспектирования вечного возвращения. Скажем, в ДНК записан некий краткий конспект последовательности этих периодичностей, который существует в автономном режиме. В частности эмбриогенез – это конспект всей жизни, которая была когда-то на Земле. И зачем-то организму нужно воспроизводить этот конспект. Одна из самых мистических загадок в современной хронобиологии: почему сразу нельзя воспроизвести стабильное тело? Пусть оно сначала будет маленьким, потом растет. Но нет, обязательно нужно законспектировать всю жизнь, начиная от первичного Океаноса. Мы понимаем, что антропогенез и вообще обретение души – назовем это так, – прежде всего, представляют собой попытку отключения от принудительных регулярностей природы. То есть человеческое существо должно герметизироваться, для того чтобы не впасть в вечное анонимное существование, когда каждая очередная весна, прилив, циркадианный ритм растаскивает тебя и заставляет рассыпаться на цветение, нересты и, так сказать, всплески оргиастического начала, которые в человеческой архаике соответствуют цветениям и нерестам. То есть для того, чтобы не поддаваться этому процессу, необходимо каким-то образом заблокировать все его ритмоводители. Это очень трудно. Но история антропогенеза и история социальности представляет собой именно такую непрерывную блокировку, и как только мы понимаем, что в этом состоит одна из важнейших задач антропогенеза вообще, мы начинаем правильно интерпретировать, например, идею жребия, удела, разных автономных генераторов времени и т. д. Все это вдруг предстает перед нами как своеобразный запуск датчика случайных чисел. Как если бы нам нужно было вопреки всему вытащить себя за волосы из болота – в данном случае из болота этих навязчивых регулярностей, – для того чтобы, будучи извлеченными из болота повторений и периодичностей, мы могли оставаться самими собой вопреки регулярностям. Мы, конечно, будем откликаться и на весну, и на ту внутреннюю ритмику, которую диктует нам старение, но все же, если нам удастся по-настоящему от этого отстраниться, мы обретем (по выражению Канта) суверенность чистого практического разума – где мы вправе следовать тем законам, которые сами себе задаем. Эта внутренняя суверенность возможна лишь в том случае, если мы действительно сохраняем тождество имени и единство биографии вопреки фоновым регулярностям, которые так и норовят подчинить нас.