Марсель Ферран - О так называемом «самостоятельном» деепричастии в современном русском языке

Категория причастия «самостоятельного» стоит в центре теории о «большей сказуемости» древнерусского причастия по сравнению с современным деепричастием — на основании самостоятельности его подлежащего [6] По известной теории Потебни. . Но, во-первых, самостоятельность подлежащего никак не обеспечивает самостоятельности его глагола, как показывает подчинение предложений. Во-вторых, конструкции с причастием «самостоятельным» на самом деле определялись системой соотношений, стесняющих выбор их подлежащего. Можно выделить, в частности, соотношения типа его , ему / он и типа мой / я : по типу его , ему / он подлежащее главного глагола «становится» объектом или субъектом причастия, или наоборот; по типу мой / я оба подлежащих соединены между собой связью «притяжательной»: одно подлежащее может обозначать часть тела или чувство лица, обозначенного другим подлежащим [7] Ср. Монументальная фраза древнерусских писателей. М., 1999: 15 и сл. Ферран М. . Именно такие соотношения мы находим во фразах современных писателей с деепричастием «самостоятельным», см. следующее сопоставление:

Подлежащее одного из двух глаголов обозначает часть тела лица, обозначенного подлежащим другого глагола:

Подлежащее главного глагола обозначает чувство лица, обозначенного подлежащим деепричастия. Пунктуация примера моя:

Первый вывод практический: правило, идущее от Ломоносова, неадекватно. Стоит только заменить узко педагогический термин «подлежащее» более широким термином «субъект», и исчезнет несоответствие, осужденное грамматистами. Заметим, между прочим, что субъект содержит в себе, среди других возможных форм, категорию подлежащего (в им. п.) [8].

Во-вторых, анализ показывает, что ни причастие «самостоятельное», ни деепричастие «самостоятельное» не являются по-настоящему «самостоятельными», поскольку оба подвергаются функциональным условиям, стесняющим эту «самостоятельность».

В-третьих, ошибочно, разумеется, заключение о том, что «самостоятельность» деепричастия «самостоятельного» восходит к якобы былой «сказуемости» древнего причастия. Сходство между современным деепричастием и древним причастием иное: это сходство между двумя грамматическими категориями, сменяющими одна другую в исторической последовательности, причем следует отличать общий язык от литературного, писательского, имеющего свои традиции, свою культуру.

Объяснение оборотов с «самостоятельным» деепричастием французским влиянием связано главным образом с именем Буслаева, хотя оно восходит к Ломоносову, см. выше. Буслаев (1858, §275): «В языках романских независимые формы причастий и деепричастий гораздо употребительнее, и при том столько же при безличных глаголах, сколько и при личных. Например, во франц. « Lui mort nous n’avons point de vengeur» (Corn.) […]; L’assemblée finie chacun se retira chez soi » [9].

Буслаев цитирует французское причастие самостоятельное (participe absolu) с названным при нем подлежащим, например, L’assemblée finie chacun se retira chez soi («По окончании собрания [дословно: ‘собрание конченное’] каждый вернулся домой»), тогда как в русских фразах речь идет о деепричастии с подлежащим подразумеваемым.

Однако в современном французском литературном языке у самых крупных писателей — А. Франса, М. Пруста и др. — в самом деле встречаются фразы, совершенно сходные с приведенными русскими, с деепричастием, лишенным названного подлежащего, не относящимся грамматически к подлежащему главного глагола, что также и во французском языке противоречит грамматическому правилу. Сходство доходит до предельного соответствия. Возможна, в частности, конструкция с подлежащим главного глагола, обозначающим часть тела лица, выраженного подразумеваемым подлежащим деепричастия, т. е. точь-в-точь схема фраз Тургенева или Фурманова: Les traits d’Olivier s’animeront en entendant la voix de son ami (дословно: «Черты лица Оливье оживятся, слыша голос своего друга») (А. Жид) [10].