Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

А кто не умеет пользоваться – тот пеняй на себя. Сочиняй рецензии на книги про тех, кто умел.

Всякий труд, знаете ли, почетен.

Итак, Гедройц был. Ныне его нет. Есть брат Фома в цистерцианском монастыре на острове Готланд. Человек литературы, он выбрал литературный жест. Готланд в переводе означает Божья земля. Это – остров Буян поморских славян, уничтоженных или ассимилированных немецкими крестоносцами, монахами с мечами и копьями. В древности – остров языческих капищ и жертвоприношений, в том числе и человеческих.

Бог с ним, с Буяном. Вернемся к Гедройцу. Он был… Он был человеком литературы и из литературы. Он любил литературу? Если и любил, то так, как это описал Оскар Уайльд (а Виктор Топоров перевел): «Любимых убивают все, но не кричат о том…» Язвительные рецензии Гедройца били наповал, наотмашь, без промаха. А толку? Книжные полки продолжают полниться пошлостью, каковая идет нарасхват.

Он ненавидел литературу? Если и ненавидел, то так, как это описал Катулл: «Odi et amo» – «Люблю и ненавижу!». Или как немецкий философ Теодор Лессинг, убитый нацистами в 1934 году в Мариенбаде: «Пальто ненависти подбито ватой любви». Страсть, господа, страсть… А что такое страсть? Что такое это сочетание ненависти и любви? Господа, это жизнь. Литература не была профессией Гедройца. Он был учителем. Учитель – вот это была его профессия. А литература была его жизнью. Он жил литературой, или, простите за двусмысленность, жил с литературой. Недаром и писал-то он по ночам…

Никита Елисеев

Зеленая книга алкоголика / Составитель Павел Крусанов

СПб.: Амфора, 2007.

Восемь авторов – перечисляю не по алфавиту, а – как расположены:

Владимир Шинкарев, Сергей Носов, Владимир Бацалев, Лидия Березнякова, Николай Иовлев, Алексей Шаманов, Василий Аксенов ( не тот! ), Николай Шадрунов.

Девять рассказов и три небольших повести. Некоторые написаны довольно давно: в такие времена, когда практически любая из этих вещей – если бы ее напечатали – могла доставить своему автору известность.

Хотя бы потому, что напечатать их тогда было почти нереально, – свирепствовала, так сказать, сухая цензура, и самым крепким из дозволенных к упоминанию напитков был кефир.

А тут персонажи хлещут кто коньяк, кто виски. А также пиво, брагу, медовуху. Ну и водку, само собой.

И проза главным образом горькая; сделана из иронии с отчаянием, подернута рябью абсурда, отсвечивает безнадегой. Короче, полностью отсутствует социальный, знаете ли, оптимизм. Причем отсутствует нарочно, как бы назло.

Чем сегодня – увы! – никого не поразишь. И вот – вполне качественный товар выглядит немножко залежалым. Тем более что размер неходовой.

Отсюда эта маркетинговая идея: тематический комплект. Для читателя, приученного к порядку – на книжной полке и в головном мозгу. Мясную, скажем, классику держит отдельно от молочной и т. д. Собирает стихи про чай: любит черный, без лимона.

Ну и что же. Тексты-то все равно приличные; иные – даже более чем.

С. Г .

Десять лет назад литературный критик Самуил Лурье разрешил себе помолодеть на полвека и употреблять жаргонизмы. Созданная им маска юного и дерзкого С. Гедройца стала кислородной подушкой для журнала «Звезда». Лурье рассказал, можно ли тягаться с выскочкой-критиком, живущим внутри него, и писать рецензии на книги друзей.

– Почему вы решили создать литературную маску С. Гедройца и полностью изменить свой стиль?

– Мне было интересно ввести в критику элементы прозы. За сорок лет читатель привык к Самуилу Лурье, узнал его вкусы и литературные предпочтения. Ему достаточно было увидеть название книги и мое мнение. Мне казалось, что Самуила Лурье уже никто не читает, а только равнодушно отмечают: «Критик Лурье сказал…» Надоевшего рецензента пора было заменить неизвестным и совершенно другим человеком. Потом я с удовольствием выслушивал суждения вроде: «Лурье не мог понять того-то и того-то, а Гедройц по молодости лет смог». В ловушку попадались даже крупные писатели.

– Рискует ли критик перенять привычки, легенду созданной им маски?

– По крайней мере, помолодеть лет на сорок я не могу! Собственно, я не критик, а только рецензент и помимо этого пишу романы и эссе. Первой моей книжкой был роман «Литератор Писарев». Дмитрия Ивановича Писарева читали и восхищались им в значительной мере и оттого, что он был первым литературным критиком, у которого было лицо. Публика знала, что он политзаключенный, сидит в крепости. Что он молод и храбр. Это делало его образ чрезвычайно привлекательным. Девушки влюблялись в автора литературных критических статей, которого они в жизни не видели! Восхищаться поэтом естественно, но как можно заочно любить критика? Только если у него есть легенда и биографический образ.