Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

– А дискурс, – отозвался правый динамик, – это сублимация гламура. Знаешь, что такое сублимация?

Я отрицательно покачал головой.

– Тогда, – продолжал левый динамик, – скажем так: дискурс – это секс, которого не хватает, выраженный через деньги, которых нет».

Да, это сумма отточенных афоризмов. Трагикомически серьезный философский трактат: о Боге, человеке и его счастье (как у Спинозы), о происхождении семьи, частной собственности и государства (как у Энгельса). Разбитый на реплики. Вставленный в элементарную, но все равно увлекательную фабулу, как у Свифта и Вольтера.

«– Некоторые эксперты утверждают, что в современном обществе нет идеологии, поскольку она не сформулирована явным образом. Но это заблуждение. Идеологией анонимной диктатуры является гламур.

Меня внезапно охватило какое-то мертвенное отупение.

– А что тогда является гламуром анонимной диктатуры?

– Рама, – недовольно сказал Бальдр, – мы же с этого начинали первый урок. Гламуром анонимной диктатуры является ее дискурс».

Всю концепцию (она, понятно, развивается по возносящейся спирали, потом пике и мертвая петля) – пересказывать бесполезно: поскольку точней, проще и экономней, чем у Пелевина, никак не получится.

Обсуждать сюжетную схему тоже излишне: держит, и крепко держит, – вот и ладно. Разве что стоит предупредить: эти авторские рупора с именами языческих божеств – хоть и вампиры (летают и кусаются), но пресловутую красную жидкость берут микродозами, только на анализ, никакой готики.

Вообще относятся к людям с презрительным сочувствием, полагая, например, что «единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране – работать клоуном у пидарасов». Якобы выбора практически нет: «Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов. За тот же самый мелкий прайс».

То есть рассуждают как в жюри какой-нибудь столичной премии: существование, например, того же Пелевина берут в скобки, ставят жирный вопросительный знак.

Лев Лосев. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии

М.: Молодая гвардия, 2006.

В истории мировой литературы не бывало ничего подобного тому, что случилось с Иосифом Бродским здесь, на земле, после его смерти. Раздался многоголосый рев разочарования и ярости – ни дать ни взять хор охотников, от которых в последний момент ускользнула добыча, а они-то крались по следу, не щадя себя, и так долго подбирались с подветренной стороны.

Стало ясно, что враги Бродского притворялись (почти поголовно) его друзьями не только из выгоды и трусости; а им было жаль тратить злобу почем зря, пока имелся некий шанс упиться ею до настоящего веселья.

Месть, чтобы чувствовать себя красивой, должна быть похожа на победу, – такова эстетика ненависти.

Бродский был очень болен. И с необыкновенной стремительностью старел, буквально на глазах. Казалось, вот-вот и тексты его должны, наконец, ослабеть. И дать, наконец, возможность (а главное – право) говорить о них (а главное – о нем) свысока. Таким, знаете, взвешенным голосом, как будто не завидуешь, а, наоборот, сострадаешь.

А он возьми и уйди – не побежденный даже болезнью. Так и не став бессильным и смешным. Позволил себе столь непростительную смерть.

И маски сразу оказались не нужны. И были тут же сброшены. А их владельцы, не теряя ни минуты, бросились к своим компьютерам – сочинять мемуары. На один-единственный мотив: о ничтожестве Бродского. И в одной-единственной тональности – представление о которой дает нижеследующая (с пылу с жару, между прочим, прямо из Америки) цитата:

«Бродского губило неправильное толкование второй заповеди. Он сотворил кумира из себя, но для других. И за других. И так – домогаясь высших почестей земных – до могилы и, уже полуторагодовалым трупом, после нее. Это когда, полежав в свинцовой таре при нью-йоркском кладбище, престижа и почета не дающем, покойник-таки выбил Сан-Микеле…»

Согласитесь: никого из поэтов не ненавидели так. И никогда ни о ком зависть не высказывалась с таким бездарным бесстыдством.

Поставив перед собою вполне практическую цель – сделать Иосифу Бродскому новую биографию. Посмертно.

Кстати, в книге Льва Лосева эта знаменитая фраза Анны Ахматовой: «Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!» – впервые расшифрована как горькая шутка – отсылкой к «Запискам поэта» Ильи Сельвинского: «В далеком углу сосредоточенно кого-то били. / Я побледнел: оказывается, так надо – / Поэту Есенину делают биографию».