Коллектив авторов - Испытание реализмом [Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова - традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)]

Размышляя о теме творчества в романе «Гипсовый трубач», нельзя не затронуть еще один важный аспект. Текст «Гипсового трубача» позволяет не только выявить некую систему взглядов автора на искусство, но и дает возможность читателю взглянуть в творческую лабораторию писателя, понаблюдать за тем, как рождается произведение. О том, что сам автор уделяет этому аспекту своего романа особое значение, говорит и наличие статьи о создании его текста – «Как я ваял “Гипсового трубача”», которая является своеобразным послесловием к нему. Творческая саморефлексия автора находит в этой статье наиболее полное выражение, но осмысление процесса создания художественного текста, наблюдение над рождением, вызреванием и реализацией замысла рассредоточены на протяжении всей книги.

В статье же автор не только делится с читателем историей создания произведения, но и размышляет о принципах творческой работы, рассказывает о том, как пишется роман или повесть и как, к примеру, создается сценарий. Оказывается, «сценарий – как бы это точнее выразиться? – набалтывают. Да-да, набалтывают, наговаривают, наборматывают… Первый этап работы – это бесконечные разговоры обо всем на свете, не имеющие никакого отношения к сценарию. Это сооружение словесных химер, конструирование завиральных космогоний и разгадывание смыслов бытия… Не понимаю, как из этой говорильни, разнотемья, напоминающего ирландское рагу, сначала зыбко вырисовывается, а потом обретает вполне зримые формы сценарий, ради которого, собственно, и сошлись заинтересованные стороны. Но он вырисовывается… И тогда мэтр, вздохнув, говорит: «Ну, теперь надо записывать…» […] Когда же текст наконец ложился на бумагу, головокружительное марево словопрений рассеивалось, как табачный дым в комнате уснувших картежников, и мне становилось до слез обидно, что никто никогда не узнает, из какой восхитительной пены умнейших мыслей, тонких наблюдений, удивительных историй, острых шуток, рискованных каламбуров, отчаянных откровений рождаются скупые строчки сценария…»

Совсем иначе, нежели сценарий, пишется роман или повесть. О том, как постепенно складывался, формировался и видоизменялся замысел «Гипсового трубача», автор подробно рассказывает в своей статье. Но, конечно, и сам текст романа дает богатый материал для анализа, поскольку читатель имеет возможность понаблюдать за тем, как идет творческая работа Андрея Львовича Кокотова. На протяжении действия романа Кокотов ведь создает не только сценарий, он постоянно обдумывает замыслы разных рассказов. Они возникают в сознании автора сами собой, он не изобретает, не придумывает их специально. Условием и поводом для рождения нового сюжета может стать какая-то случайная деталь, ничего не значащий, казалось бы, бытовой эпизод. Так, отыскивая в своей холостяцкой квартире дорожную сумку, Кокотов вдруг задумывается о том, что неплохо было бы написать рассказ о муже-вдовце: в его комнате висит фотография покойной жены, и выражение лица на снимке все время меняется в зависимости от поступков мужа. А однажды Кокотов причесывался перед зеркалом в ванной, и «вдруг ему в голову пришел странный сюжет»: о том, как «одинокий интересный мужчина, допустим, Альберт» однажды обнаруживает в зеркале вместо своего отражения «прекрасную незнакомку», которая «вела себя как самое настоящее отражение, то есть в точности повторяла все движения Альберта». Вспомним, что и окончание синопсиса «Гипсового трубача» Кокотов тоже не придумывал – оно просто приснилось Кокотову, и он, проснувшись, поспешил записать открывшееся.

Если замыслы рассказов возникают сами и без всяких усилий, то следующий этап – это этап усидчивой творческой работы, требующей значительной внутренней концентрации. Автор так прокомментировал момент, когда Кокотов вознамерился наконец писать синопсис «Гипсового трубача»: Кокотов «стал готовиться к литературному подвигу». Присущая стилю Ю.М. Полякова ироничность здесь, конечно, очевидна, но в то же время эти слова доказывают известное утверждение о том, что в каждой шутке есть доля правды. Подобная двойственность ощущается и в размышлениях автора о собственном творческом процессе в статье «Как я ваял “Гипсового трубача”»: «Вообще, я давно заметил, что отношения автора с начатым сочинением чем-то напоминают бурный роман. Еще вчера тебя нежно лихорадило от назначенной встречи, и ты чуть не плакал, если свиданье срывалось. Еще вчера ты ложился спать со сладостной мыслью о том, что пишешь главную книгу своей жизни, что утром снова сядешь за стол и повлечешь сюжет дальше – сквозь сказочный лес творческого воображения. Но ни с того ни с сего страсть к вожделенной особе превращается в навязчивую рутину, от которой надо как-то поскорей избавиться, а начатая повесть кажется бессмысленной, банальной затеей, не стоящей усидчивого усилия. И рукопись убирается в дальний ящик стола. Чтобы закончить вещь, с ней надо вступить не в романтические, а, фигурально выражаясь, в брачные отношения, когда каждый день ты вновь и вновь видишь рядом с собой одну и ту же давно не воспламеняющую тебя подругу, да еще без макияжа… А куда деваться – жена! Только так и пишутся большие книги…»