Коллектив авторов - Испытание реализмом [Материалы научно-теоретической конференции «Творчество Юрия Полякова - традиция и новаторство» (к 60-летию писателя)]

Червивой нарисована и окружающая этого персонажа действительность. Собственно, это не столько действительность, сколько симулякр действительности. При этом писатель не забыл ни одного аспекта псевдожизни постсоветской эпохи. Все они переданы с иронической гиперболой.

Из прошлой советской жизни так нарисованы Эвалд Оттович и «святой человек» Валентин Петрович. Борец с «Иосифом Ужасным» Красный Эвалд на поверку оказывается отнюдь не противником террора, а самым активным его сторонником. Но советским людям, якобы не созревшим для правды, решено об этом не говорить. Его помощник, столь верно служивший Эвалду, на самом деле главный доносчик на шефа, а «святой человек» Валентин Петрович оказывается бюрократом. История иронизирует над людьми. (Например, Сталин принял теорию классовой борьбы Эвалда, и тому «мало не показалось».) А Поляков иронизирует и над историей, и над горе-историками.

Другой симулякр в романе – коррупционеры под масками защитников новой России. Так, в 16-й главе подробно описывается юбилей большого начальника, бывшего шестидесятника Андрея Викторовича. Уже описание очереди выстроившихся для поздравления подхалимов – явный пастиш. Спародирован из высоких слов и циничного их понимания и образ юбиляра. «Вчера, – наставляет он Свирельникова, – коммунизм строили, сегодня – капитализм, завтра еще чего-нибудь придумают… А мы должны Россию строить, как бы это ни называлось». Андрей Дмитриевич дополняет эти рассуждения чиновника комментарием, что тот к новой лексике «приспособился, научился говорить про общечеловеческие ценности, брать откаты, однако ко всему, что случилось в Отечестве за последние 15 лет, относился как к какому-то дурному партийному уклону, вроде хрущевской кукурузомании». В 30-й главе эти характеристики обогатятся описанием одного из помощников Андрея Викторовича, некоего Болеслава Болеславовича Жолтикова, «чиновника для деликатных поручений, а именно получения и передачи взяток» шефу.

Не жалует автор и многочисленные выросшие, как грибы, партии, придумывая им весьма ироничные названия (например, партия гражданского общества, возглавляемая директором «Сантехглобола» Толкачиком, названа партией гражданского общества – сокращенно ГРОБ). А ее политтехнологи наделены весьма прозрачными фамилиями: Поплавковский, Подберезовский и Грузельский). К этому же виду иронии относятся и поименованные в 27-й главе партия потерпевших пешеходов (ППП) и общество любителей морских свинок.

Симулякром является и показная религиозность или мистическое сектантство. Бывший партийный пропагандист Венедикт Иванович Головачев, прозванный Трубой, становится отцом Вениамином и с прежним усердием проповедует то, что еще недавно отрицал. А Сергий Радонежский на иконе в строящемся храме «скорбно и недвижно глядел… размышляя, наверное, о том, зачем надо было насмерть биться на Куликовом поле с татарским игом, чтобы через шестьсот лет добровольно, да еще со слезами благодарности надеть на себя ярмо общечеловеческого прохиндейства». Священничество, по Полякову, подобно большевикам. Современные поклонники российских святынь только что не дошли до байкеровских миссионерских пробегов, с идеей который носится о. Вениамин. Впрочем, и внецерковные попытки обожествления техники и глобализации вызывают ироническую характеристику Ю. Полякова: «Храмы Великой Кнопки».

Нельзя не отметить непримиримо ироническое отношение писателя к «желтизне» современной печати («мусорный контейнер») и искусства. В 27-й главе изображена деятельность редакции «Столичного колокола», в 7-й высмеяна псевдоноваторская попытка поставить «Войну и мир» в жанре степ-мюзикла.

Пастиш пронизывает и те истинно философские сферы духовной деятельности, которые опошлены в последнее время. Ю. Поляков смеется не над проблемой смерти и бессмертия (глава 19-я), не над гуманизмом, скажем, защитников животных, а над доведением этих тем до ханжества, когда, например, торговля мясом оценивается есенинским убийством «братьев наших меньших».

Емкие словосочетания, окказионализмы (в том числе развернутые) дополняют это ощущение нереальной жизни, ее отрицание: сексофон, лениновидец, любострастие, совокупец (любовник), разложенец (раскрывающийся диван), трупоносец, биде массажно-гигиенического усовершенствования; тело, выведанное до полного охлаждения. Поляков любит играть словами. «Топлесс» у него превращается в «топ топ в лес», «спид» в «бич-вич» и т.д. В ирреальном мире романа то и дело встречаются оксюмороны: клуб телесной радости носит название «МАНОН»; бюро городских путевок гордо называется «Гвадалквивир»; массажный салон – «Вечная молодость».