Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

В Америке Берберова всерьез увлечется изучением Набокова, напишет несколько статей о его книгах, станет читать лекции о его искусстве. Судя по ее письму от 20 апреля 1971 года (машинопись с рукописными вставками) к слависту и знатоку Набокова Семену Карлинскому, она для того времени хорошо разбиралась в особенностях набоковской прозы, хотя, быть может, упускала (в отличие от Ходасевича) очень важный вопрос набоковской поэтики – вопрос внутренних связей и оригинальной композиции его сочинений:

<���…> я нахожусь в самой середине моего курса о «поэтических приемах в прозе Н-ва» и «Дар» у меня разработан до последней запятой, наверное, потому, что я, в общем[,] оставляю в стороне его американские романы, говорю о них только в общих чертах и не исчерпываю материала. Три проблемы я считаю наиболее важными и, конечно, наиболее трудными: вопрос игры слов, вопрос заимствований (или влияний) – сознательных или бессознательных – и вопрос пародий. Первый имеет отношение очень часто к идиоматическим выражениям, т. е. к одной из коренных проблем языка (для иностранца). Объяснение их, даже прелиминарное, занимает у меня почти два часа – в одном только «Даре». 7 человек слушают курс (видимо записывая каждое слово) и вплотную работают над этим. Но конечно, даже этого мало <���…> Тем не менее, я надеюсь ввести моих семерых слушателей в каламбурную кухню В. В.

Вторая проблема – заимствований (и в самом широком смысле слова!), или иначе – освобождение от традиций XIX века, [—] очень важна. Тут нельзя упускать из виду «Аду», потому что (как я считаю) в «Аде» нанесен русскому реалистическому (да и не только русскому) роману coup de grâce [963]. Возвращения к нему не может быть – по крайней мере сто лет. Одиннадцать раз он пошел на него в атаку и… добил его. <���…>

Третья проблема, как я сказала, – пародии. В одном «Solus Rex» их пять, идущих подряд на одной странице. Боюсь, что о них сколько ни говори, «знаний» передать почти невозможно. Потому что десять можно раскрыть, но одиннадцатая все равно останется тайной для большинства, слишком надо знать и чувствовать литературу, чтобы тайное стало явным во всем своем объеме. Когда в Белом есть темные места, можно проштудировать два тома Штейнера и найти ответ. С Н-вым этого сделать нельзя.

<���…> Я выхожу в отставку в июне. Финансовых забот у меня не будет (отчасти благодаря книге [ «Курсив мой»]). Остаюсь в Принстоне. Много планов. <���…> Но с публичной лекцией о Н-ве (в связи с написанным выше) на английском языке собираюсь поехать в два-три места. <���…> [964]

Несмотря на пристальное внимание Берберовой к Набокову в Америке в 60 – 70-е годы, их переписка не возобновлялась. Последними парижскими письмами они обменяются на излете своей дружбы, после смерти Ходасевича. Берберова приведет найденное ею в бумагах Ходасевича неопубликованное стихотворение («Памятник», 1928) и похвалит эссе Набокова «О Ходасевиче», написанное на смерть поэта: «Как бы он оценил все, до последнего слова! Как он вообще любил Вас».

Однако этими словами тема незримого присутствия безвременно ушедшего поэта кончена не была. Она находит свое неожиданное продолжение десять лет спустя. Стремясь возобновить переписку с живущем в Америке Набоковым, Берберова передала для него через Романа Гринберга прядь волос Ходасевича, доставшуюся ей вместе с другими вещами от родных погибшей в концлагере О. Марголиной. Этот, по-видимому, искренний порыв Берберовой, помнившей о локоне Пушкина, который всю жизнь хранил Тургенев, сопровождался ее оговоркой в письме к Гринбергу от 23 октября 1949 года:

Н<���абоков>, я знаю, человек весьма впечатлительный и о покойниках говорил мне очень странно. Прежде чем вручить ему локон Влад<���ислава> Фел<���ициановича>, я посоветуюсь с Верой и Вам подробнейше напишу. Хотелось бы мне это сделать половчей и так, чтобы и Вы остались довольны [965].

10 декабря того же года Гринберг писал Набокову (машинопись):

<���…> Но до всего я должен признаться, что на душе у меня грех: я до сих пор не выполнил поручения[,] возложенного на меня Ниной Н. Берберовой, которую я видел в Париже. Она просила меня передать тебе локон покойного Вл. Ф. Ходасевича. Локон я привез и не послал его тебе сразу, ибо не ведал, как написать сопроводительное письмо, памятуя твое не совсем ровное отношение к покойникам. Но какого бы оно ни было [sic], я не хочу больше хранить чужое добро, тем более что Н<���ина> Н<���иколаевна> Б<���ерберова> отнеслась [ко мне] очень внимательно и подарила рукопись Х.<���одасевича> [966]