Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

У него довольно любопытно: если он ругает славян, то он всегда указывает, какое это племя: древляне или еще кто-нибудь; а как « открыли в себе гордость народную », так они «славяне». Но заметьте, что сама по себе идея, что храбрость была в мире злодейством прежде, нежели обратилась в добродетель, интересный поворот мыслей, нестандартный.

Очень люблю эту цитату. « Святослав, видя малое число своих храбрых воинов, большею частию раненных, и сам уязвленный, решился наконец требовать мира ». Речь идет об очередной войне руси с Византией. « Цимиский , – то есть император Византии, – обрадованный его предложением, отправил к нему в стан богатые дары. “Возьмем их, – сказал великий князь дружине своей, – когда же будем недовольны греками, то, собрав войско многочисленное, снова найдем путь к Царюграду”. Так повествует наш летописец, не сказав ни слова о счастливых успехах греческого оружия ». То есть идет пассаж из «Повести временных лет». И Карамзин, который помимо «Повести временных лет» и сорока русских летописей читал европейские источники и греческие источники, деликатно сообщает, что греки сначала почти разбили русь, потом решили откупиться по обыкновению. И что наш летописец этот момент замалчивает; что положение Святослава было таково, что если еще не только не добивают, но и дары предлагают, то надо срочно брать и очень гордо уезжать. Вот вам Карамзин, вот вам его объективность. Он в любой ситуации сохраняет равновесие. Он цитирует русскую летопись, он показывает, что дело было немножечко не так, как пишет Нестор. И он этой фразой « так повествует наш летописец, не сказав ни слова о счастливых успехах греческого оружия » выражает свое отношение к летописи, четко объясняет, как надо русские летописи читать – с переводом с летописного на русский. Итак, он будет стремиться к максимальной объективности, и не только в изложении фактов, как здесь, но и в трактовке, как мы с вами увидим дальше.

Знаете, в жизни у каждого серьезного автора случается эффект Зверь-Книги: ты пишешь про всякие бяки, а они начинают твориться в реальной жизни, причем не только твоей, но и в судьбе страны… и если ты писатель художественный, то это еще можно объяснить особой чуткостью, а если ты пишешь научный текст и за зарплату, то объяснить сложно. Но такие случаи мне известны. И у Николая Михайловича такое было, увы. Это хорошо в романах описывать – матёрая гоголевщина, городское фэнтези. А оказаться внутри – поверьте, очень страшно. Так вот, у Карамзина умирает тесть, оставив ему тридцать пять тысяч долгу и заботу о двух несовершеннолетних детях. Сам Николай Михайлович болен. И одновременно идут военные события 1806–1807 годов, русские дважды разгромлены. « Солдаты и офицеры показали военную храбрость, но Румянцевых, Суворовых нет ». А писать надо про нашествие Батыя. В каком ты кошмаре – в сегодняшнем или в древнерусском?! Как работать, как продолжать труд?! Давайте посмотрим большую цитату. « Состояние России было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных; что язва, землетрясения и прочие ужасы вместе опустошили их…. Летописцы наши, сетуя над развалинами отечества, прибавляют: “Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие князья российские пали в битвах… Матери плакали о детях, пред их глазами растоптанных конями татарскими, а девы – о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глубокие реки! Жены боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и одеждою шелковою, всегда окруженные толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен… Живые завидовали спокойствию мертвых”. Одним словом, Россия тогда испытала все бедствия, претерпенные Римской империей времен Феодосия великого до седьмого века, когда северные дикие народы громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собой только в силе».

Что пишет об этом Эйдельман? Что, хотя эти строки написаны более художником, чем ученым, Карамзин сопровождает их, во-первых, двумя научными примечаниями. Насчет шелковых одежд он с объяснениями и ссылками сообщает, что это не расхожий эпитет, а в самом деле были шелка. А второе примечание – отсылка к мысли английского историка. И-эх, мы с вами очень крупные специалисты по истории, мы, конечно, сразу же поняли, кто нападал на Римскую империю от времен Феодосия Великого до седьмого века. Говоря без сарказма, нам нужна сноска на сноску. Эйдельман ее дает: в это время на Римскую империю нападают всевозможные страшные племена с востока, в числе которых были славяне. Вот о чем речь. Эта мысль английского историка Робертсона, вот это Карамзин обозначает. Но дальше я снова процитирую вам фразу, на которой я обрываю его цитату: « Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собой только в силе ». То есть Карамзин этим текстом говорит, что то, что славяне творили с Римской империей в первом тысячелетии нашей эры, это же потом творили монголы на Руси. И разница между тем и другим нашествием была только в силе. И то и другое есть варварство, понимаете? Вот такая честность историка. Вот такая беспристрастность. И вы понимаете, что во взгляде на события любой истории нам с вами до карамзинских высот еще ползти и ползти – улитки по склону! Чтобы видеть, что наши предки, при всём нашем к ним уважении, которое у Карамзина можно телегами вывозить, – наши предки совершали вещи страшные и были такими же варварами, как и те, кого мы осуждаем. Не делить на плохих и хороших. Это то, чему учит Карамзин. Эйдельман пишет, что он учит «любить отечество без одностороннего шовинистического пафоса, в который так легко было впасть, описывая век Батыя и «держа в уме» время Наполеона».