Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

С. 328 Полумаску молотком / Приколотили к крышке гроба. – Точно цитируются две строки из стихотворения Белого “Вакханалия” (1906):

(39, с. 138–139)

Это стихотворение Белый цитирует в “Воспоминаниях о Блоке” (47, с. 187).

С. 328 Тогда я вызвал Сашу на дуэль. Через Эллиса. Но Саша отказался: “Поводов нет. Просто Боря ужасно устал”. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке”:

“…высиживается решение: вызвать А.А. на дуэль; твердо знаю: убить – не убью; стало быть: это – форма самоубийства; от Эллиса прячу намерение это, но посылаю его секундантом к А.А.; он, надев котелок и подергивая своим левым плечом (такой тик у него), отправляется тотчас же – в ливень и в бурю; его с нетерпением жду целый день, он не едет. Звонок: возвращается мама; и – застает меня в маске.

На следующий лишь день появляется Эллис; рассказывает: прокачавшися в бричке по тряской дороге, под дождиком, наткнувшися у Шахматова на отъезжающую в Петербург Александру Андреевну, – встречает А.А. и Л.Д. в мокром садике, на прогулке, отводит А.А., передает вызов мой; тут он имеет длиннейшее с ним объяснение. Эллис, передавая это мне, уверяет: все месяцы эти имею превратное представление об А.А.; он – не видит причин для дуэли; А.А. – то же самое он говорил-де ему:

– «Для чего же, Лев Львович, дуэль? Где же поводы? Поводов – нет… Просто Боря ужасно устал…»” (47, с. 188–189).

Эта попытка вызова на дуэль была предпринята 10 августа 1906 г. (194, с. 307).

С. 328 Наконец, уже в сентябре я могу увидеть ее. – Прилично утопиться. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого:

“Наконец: получаю записку Л.Д.; ее тон – неприятельский. <���…>

Что-то было октябрьское в хмурой квартирке А.А. Впечатление это скользнуло, как сон, потому что меня охватило отчаяние: в пышных, в неискренних выражениях Д.Д. объяснила: они пригласили меня для того лишь, чтоб твердо внушить мне – уехать в Москву; А.А. тихо молчал, опустивши глаза, улыбаясь и не желая подать свое мнение, но, разумеется, внутренне соглашаясь с Л.Д. Не прошло получаса, – катился с четвертого этажа прямо в осень, в туман, не пронизанный рыжеватыми пятнами мути фонарной; и очутился у моста; и машинально согнувшися, перегибался чрез перила, едва я не бросился – о, нет не в воду: на баржи, плоты, вероятно, прибитые к мосту и к берегу (не было видно воды: только – рыжая мгла); эта мысль о баржах – остановила меня; я стоял и твердил совершенно бессмысленно:

– «Живорыбный садок! Живорыбный садок!..»

Прели запахи.

Я возвратился – на Караванную (я проживал в Меблированных Комнатах, тех же, которые посетили однажды Л.Д. и А.А. в феврале: с того времени поднялось это все: семь мучительных месяцев!)” (47, c.193–195).

Сбросить с Тарпейской скалы… – То есть с отвесного утеса на западной стороне Капитолийского холма, откуда в Древнем Риме сбрасывали осужденных на смерть государственных преступников.

С. 328–329 И вот я в гостинице написал прощальное письмо маме. – …за границу. – Сравните в “Воспоминаниях о Блоке” Белого:

“Хотел писать матери я письмо, объясняющее все это, дождаться рассвета (тогда можно видеть, где баржи, садки, живорыбные, и – где вода)… Да в таком состоянии и пробыл часов 9 без сна. Эти девять часов медитации мне показали: самоубийство, как и убийство, есть гадость.

А утром – записка от Блоков, другая по тону: преласковая; чтоб немедленно был; уже в десять часов я был там; примирительный разговор состоялся; и даже совсем ничего не сказали: все – страшно устали; все – сразу решили, что следует год не видаться; меня уговаривали – отдохнуть заграницей; и я – согласился.