Леонид Крупчанов: Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды

Даже самые настойчивые просьбы об издании сочинений А. Полежаева встречали отказ. Так, в апреле 1838 года было запрещено его стихотворение «Урна» на том основании, что здесь те же стихи, которые встречались в его ранее запрещенной книге «Часы выздоровления» [48] Журналы заседаний Моск. Ценз. комитета с № 1 по № 46 1838. МОДА. Ф.31. Оп.5. Св. 395. Д. № 136. С.53. . Эти попытки издать стихи Полежаева предпринимались Е. Барковым уже после смерти поэта, который скончался в январе 1838 года. И, несмотря на это, стихи его по-прежнему не могли получить доступа к читателю через печать. Барков, как свидетельствуют протоколы заседаний Цензурного комитета, пытался обмануть бдительных цензоров, заменив название рукописи. Так, уже через месяц, в апреле 1838 года «дворовый человек Евреинова Егор Макаров Барков», «по доверенности от автора» вновь представил в Комитет «Часы выздоровления», но уже под названием «Из Виктора Гюго» [49] Там же. Засед. 28.4.1838 г. С. 68. . Это обстоятельство не укрылось от глаз цензуры, и Комитет принял по этому вопросу уже более радикальные меры через обер-полицмейстера Москвы, которому было направлено специальное донесение: «Г. Московскому обер-полицмейстеру. Московский Цензурный Комитет покорнейше просит Ваше превосходительство приказать, кому следует отобрать от дворового человека г. Евреинова Егора Макарова Баркова, живущего на Тверской улице в доме купца Лонгинова, сведения: по какому поводу и праву стихотворения Полежаева, которые приобщены были к числу запрещенных, и на основании Устава цензуры удержаны при делах Комитета, вновь под заглавием: «Из Виктора Гюго» представлены на рассмотрение» [50] Журнал исходящих бумаг Моск. Ценз. комитета. 1837–1838 гг. МОИА. Ф. 31. .

Егор Барков был мало осведомлен в тонкостях цензурной политики правительства и едва ли знал, что еще в начале 1835 года Николай I выразил недовольство стихами Гюго, появившимися в «Библиотеке для чтения» и назвал их «неприличными», о чем имеется соответствующая запись в журнале Московского цензурного комитета [51] Журналы и протоколы заседаний Моск. Ценз. комитета за 1835 г. МОИА. Ф. 31. Св. 391. Оп. 5.Д.№ 104. Январь. С.2. . Поэтому стихи, поданные Барковым, вдвойне были «опасны» для цензурного комитета.

29 марта 1833 года цензор Цветаев донес, что он прочитал рукопись «Горя от ума» и не считает возможным ее издать; Цветаев указывал, что в 1-м и 2-м действиях «девушка» (Софья – Л. К.) ведет себя неприлично и нашел «странным», что эта пьеса шла уже в театре [52] МОИА. Ф. 31. № 66. Св. 56. Журнал исходящих бумаг Моск. Ценз. комитета 1831–1834 гг. С. 93. ; «Комедия была играна несколько раз на московском театре», – удивлялся Цветаев.

Вообще женские образы первых реалистических произведений русской литературы вызывали много нареканий со стороны поборников «светской» морали. Так, в рецензии на 7 главу «Онегина», помещенной в «Галатее» за 1830-й год, автор сетует на то, что «барышня (Татьяна – Л. К.) была в комнатах Онегина» [53] «Галатея». 1830. № 3. 4.4. 12–13, с.130. .

В письме Вяземскому от 6 февраля 1823 года Пушкин благодарит его за «щелчок цезуре», хотя, по его словам, «она и не этого стоит». И далее он со всей откровенностью высказывает свое мнение о цензуре: «Стыдно, что благо роднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен само вольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется, лучше бы дельно приняться за Бируковых; пора дать вес своему мнению и заставить правительство уважать нашим голосом – презрение к русским писателям нестерпимо; по думай об этом на досуге, да соединимся: дайте нам цензуру строгую, согласен, но не бессмысленную – читал ли ты мое послание Бирукову? Если нет, вытребуй его от брата или от Гнедича». У Пушкина два «Послания к цензору», под которым имеется в виду цензор А. С. Бируков. Первое (о нем говорится в данном письме) написано в 1822 году. Оно начинается строками:

Пушкин рассуждает здесь о трудной работе цензора, вынужденного рассматривать «глупые стихи». Он пишет, что не собирается. «Цензуру поносить хулой неосторожной; Что нужно Лондону, то рано для Москвы».

Он говорит о том, что ввиду строгости цензуры обходились без нее и Барков, и Пушкин, и Радищев, «рабства враг», с другой стороны, при Екатерине «Хемницер истину с улыбкой говорил», «наперсник Душеньки двусмысленно шутил», писал сатиры «Державин, бич вельмож». «И никому из них цензура не мешала», – добавляет Пушкин, призывая цензора быть «умней», не ронять «священного» сана «гражданина». Во втором «Послании к цензору» (1825 г.), как и в письме к Вяземскому 25 января 1825 года, Пушкин выражает радость в связи с назначением новым министром народного просвещения А. С. Шишкова, по словам Пушкина, «честного» человека, «друга народа». К сожалению, эти надежды Пушкина не оправдались, так как Шишков ужесточил цензуру, введя новый цензурный устав, получивший название «чугунного». Пушкину лучше Вяземского понятна опасность коллективного выступления против цензуры. Он пишет ему в марте 1823 года: «Твое предложение собраться нам всем и жаловаться на Бируковых может иметь худые последствия. На основании военного устава, такой поступок приемлется за бунт. Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства… Соединиться тайно – но явно действовать в одиночку, кажется, вернее».