Звегинцев Андреевич - Очерки по общему языкознанию

Между явлениями культуры в указанном выше смысле и фактами структуры языка нет прямой причинной зависимости и прямого соответствия, но изменения в культуре могут находить косвеннное, опосредствованное отражение в языке, т. е. между ними есть общая зависимость; это признает и Э. Сепир, когда пишет, что «история языка и история культуры развиваются параллельно» [337]94. Но дело тут не в совпадении общих тенденций развития, о которых говорилось выше, а в другом. Так, вызванные культурным развитием народа лексические новообразования могут привести к морфологическим или фонетическим изменениям, например, когда некоторое количество заимствованных слов вносит новое фонетическое явление, которое затем чисто лингвистическим путем распространяется и входит в фонологическую систему языка [338]95. В данном случае, следовательно, речь идет не о том, что категории языка и категории мы<256>шления, представленные в явлениях культуры, могут обладать общей тенденцией развития в сторону большей абстрактности их содержания, а о возникновении конкретных фактов языковой структуры, которые в конечном счете стимулированы культурным развитием общества, но находятся вне указанной тенденции. Хотя истоки подобного рода языковых новшеств лежат в фактах культуры, их языковое выражение определяется структурными особенностями данного конкретного языка. Это обстоятельство и дает нам основание говорить о возможности опосредствованных влияний культуры на язык.

Теперь обратимся к другой оговорке. До сих пор разговор шел о развитии языка и его зависимости от культурного развития народа, а также о большем или меньшем богатстве духовного содержания (говоря словами Большой советской энциклопедии) того или иного народа и влиянии этого обстоятельства на структуру языка. Но связь между языком и культурой можно рассматривать и с точки зрения своеобразия форм того и другого явления. И в этом последнем случае мы можем обнаружить значительную близость между языком и культурой. Простейшим образом эта близость обнаруживается в наличии ряда слов, связанных с реалиями, характерными для той или иной культуры и поэтому, как правило, с большим трудом и только описательно переводимыми на другой язык [339]96. Так, в якутском языке существуют следующие слова, которые не имеют прямых эквивалентов в русском языке: собоо — сделаться невкусным (о мясе изнуренного животного), туут — лыжи, подбитые кожей, олоо — зимовать на подножном корму (только о лошади), харыс — расстояние между концами вытянутых большого и среднего пальцев (немного больше четверти аршина), чунумчу — кольцо, продеваемое в нос быка и т. д. Другим свидетельством данной зависи<257>мости языка от культуры является структура всего словаря языков, в которых можно выделить различные лексические категории, связанные с характерными для данной культуры чертами. Здесь имеет значение и количественный момент, так как обычно более существенные для данного народа явления имеют более подробную номенклатуру. Зависимость между культурой и языком (точнее, его лексикой) этого порядка Э. Найда [340]97 суммирует в следующих двух правилах:

1. Лексика, относящаяся к центральным элементам культуры, пропорционально более исчерпывающая, чем лексика, относящаяся к периферийным чертам культуры. Иными словами, объем словаря, относящегося к любому явлению культуры, прямо пропорционален ее культурной значимости.

2. Культурные подгруппы обладают пропорционально более обширной лексикой в сфере их различий.

В подтверждение этих правил можно привести следующие примеры. Для народности нуэр, язык которой входит в нилотскую семью языков, скот представляет основной жизненный интерес, вокруг которого сосредоточиваются также и культурные потребности населения. Соответственно, в этом языке имеются сотни слов для описания различных цветов (включая их расположение), размера, породы, поведения и ценности скота. Ничего подобного не имеет ни один из европейских языков, которые, однако, в противоположность языку нуэр обладают разветвленной лексикой, связанной с механическими устройствами, занимающими ведущее место в жизни европейских народов. К этому примеру можно добавить, что когда у скотоводческих предков индоевропейских народов скот также играл важную роль, то это обстоятельство накладывало свой отпечаток на их языки и, в частности, на развитие их лексических элементов. Ср. этимологию германского *skatta со значением «скот» (др. — слав. скотэ) : гот. skatts «деньга», др. — верхн. — нем. skaz «деньга, имущество», др. — сакс. scat «деньга, имущество, скот», др. — фризск, skett «сокровище, деньги, скот», древн. — англ. sceatt и др. — сев. scattr оба со значением «дань, богатство, деньги» и современные немецк.<258> Schatz — «сокровище», датск, skat — «сокровище, клад» и «налог, подать», шведск, skatt — «имущество, сокровище». Точно так же современные англ. fee «заем, гонорар, владение», франц. fief «заем» (через др. — нижн. — франкс. «fёhu-ōd») этимологически близко с немецк. Vieh, датск. fae, шведск, fд, готск, faмhu — все со значением «скот». Аналогичным образом индейские языки майя (в южной Мексике и в Гватемале) обладают чрезвычайно подробным и богатым словарем для обозначения маиса, его видов, стадий роста, частей растения, возделывания, снятия урожая, приготовления пищи и пр. В языке понапеан подобного же рода разветвленная лексика имеется для земляной груши.