Валерий Пестерев - Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

Мифологическая цикличность в романе Турнье, образуя сеть образных взаимовлияний и взаимоотражений, обретает сложную, многоступенчатую фигуративность, которая, как в образе-лейтмотиве «глаза», становится адекватной символичному мышлению и, соответственно, символико-метафорическому «языку» мифа.

Трижды возникающий в повествовании, в первый раз этот образ вводится Турнье через уподобление, причем в восприятии Робинзона, когда он в первые дни на острове, в отчаянии безвыходности и «страхе потерять рассудок», сопротивляется возникающим галлюцинациям. И однажды вдруг «ему показалось, что остров с его скалами не что иное, как зрачок и ресницы гигантского глаза, влажного глубокого ока, обращенного вверх, в бездну небес» (40). Как случайная галлюцинация, этот образ забудется Робинзоном, восприятие острова сменится другим, связанным с женским началом — «Сперанцей-супругой», «Сперанцей-матерью», а также «Сперанцей-территорией, управляемой и организованной» (218). Но в художественном мире романа Турнье этот образ острова-глаза свяжется с другим решающим моментом в жизни Робинзона. «Ему случайно довелось обнаружить безупречную анатомическую красоту глаз Пятницы» (219), разглядывая, точно в лупу, зачаровавший его этот «хитроумно устроенный орган, такой идеально новый и прекрасный» (219). Пусть видение это, как пишет автор, «длилось всего лишь краткий миг», но благодаря «глазу» Робинзон открыл в грубом и невежественном аракуанце « другого » Пятницу, того, кого Робинзон в своей будущей «природной» жизни признает равным себе, своим братом. «И притом, — с иронией замечает Турнье, — далеко еще не был уверен в своем старшинстве» (230).

И последний раз — в этом троекратном повторе — образ «глаза» возникнет в первую встречу на «Белой птице» Робинзона и юнги Яана. Тогда сразу Робинзона поразит «взгляд мальчика, такого светлоглазого, что, казалось, голова просвечивает насквозь» (289) [300] В оригинальном тексте более точная соотнесенность мотива «глаза» и «света»: «…le regard de ses yeux si clairs qu'on croyait voir jour à travers sa tête» (244). Здесь и далее цитаты (с указанием страниц в тексте работы) даны по изд.: Tournier M. Vendredi où les limbes du Pacifique. — P., 1981. . В каждый из этих трех моментов образ глаза имеет свой художественный контекст: сначала возникает иллюзией сознания, затем — реальный, анатомизированный и в восприятии Робинзона, и в описании Турнье «глаз» Пятницы и наконец — как свет одухотворенности. Переключаясь на разные уровни — сознание, материя, душа, этот образ в общероманном контексте каждый раз соотнесен с центральными образами «других» в жизни Робинзона: Сперанцей, Пятницей, Четвергом. Отмечая пред-переходную ступень в отношениях с ними Робинзона, этот образ несет символическийзаряд духовного прозрения, ибо «глаз» в романе Турнье воплощает главную суть этого культурологического символа, всегда связанного со светом и «способностью духовного видения». И одновременно, в изложении Г. Бидерманна, «по воззрению древних, он является не только воспринимающим органом, но и сам посылает «лучи энергии» и считается символом способности к духовному выражению» [301] Бидерманн Г. Энциклопедия символов. — С. 55. .

Символическую перекличку образов Турнье многоступенчато длит. Первый образ «ока» с его устремленностью к небу соотносится с излучаемым Яаном дневным светом («le jour») — подтекстово возникает новый уровень мифологического символа, гелеоцентрический. «Во многих культурах, — пишет Г. Бидерманн, — всевидящим глазом считается Солнце или же последнее символизируется глазом» [302] Там же. — С. 55. И в этой связи возникает параллель с образом Д. Донна, который в «Странствиях души», обращаясь к Солнцу, восклицает: «Thee, eye of Heaven!» («Ты, зрак небес!») (Макуренкова С.А. Джон Данн: поэтика и риторика. — М., 1994. — С. 66). . И в романе Турнье, как видим, образная сопряженность оказывается уже не антропоцентрического порядка, а космологического и вневременного. Аналогично переходу материального, бытового, нравственно-психологического в мифологическое, жизнеподобные формы перевоплощаются в условные. Происходит как будто саморазвитиереально-достоверной формы в условную. Поскольку, подобно тому, как, по мнению Турнье, каждодневно-обыденное, каждый банальный миг существования имманентно архетипичен, так же условные формы эмбрионально заложены в жизнеподобных. Здесь, бесспорно, в первую очередь действенно видение художника, которое как первопричина задает характер формотворчества, особый синтез условного и правдоподобного, который в динамике этих форм — саморазвитие художественно-жизнеподобного.